– Не припомню, чтобы я когда-нибудь видел тебя таким злым, – сказал Орри старшему брату.

Купер резко остановился и оглядел лица четверых людей, которых он так любил и которые, как он надеялся, смогут понять, какую мучительную боль он испытывает.

– А потому, что я взбешен тем положением, в которое меня поставили этой проклятой декларацией. Я совершенно не понимаю, как мне ко всему этому относиться. Чему я должен быть верен? Я не хочу считаться предателем штата, который любил всю жизнь. Но еще больше я не хочу быть предателем нации. Союз расторгнут. Но какого черта…

– Купер, пожалуйста, не ругайся, – тихо прошептала его жена.

– …наш предок проливал кровь, чтобы создать этот Союз? Если вы пока не чувствуете, что вас словно раздирают на части, – лишь дайте срок. Эти жалкие безумцы просто не понимают, что натворили для себя, для своих сыновей, для всех нас. Не понимают!

Сильно побледнев, он отвернулся и быстро пошел вперед; его силуэт четко вырисовывался на фоне ярких праздничных огней. Остальные поспешили за ним. Бретт попыталась немного успокоить Юдифь, которая от потрясения не могла произнести ни слова, хотя ее не так-то просто было вывести из равновесия. Орри все больше понимал, насколько верны горькие слова брата.

От пушечного грохота у Джорджа разболелась голова. Он как будто не слышал ни радостных криков, ни смеха и музыки, а только эту нескончаемую канонаду. И думал о Мексике. Стоило только прикрыть глаза, и можно было легко представить, что война уже пришла и на улицы Чарльстона.

* * *

Снова и снова мимо Орри проплывали лица, искаженные неровным светом огней и гневом. С каждой минутой в горящих глазах и разинутых ртах становилось все меньше человеческого. Грубые эмоции уродовали обычную внешность, делая людей похожими на горгулий, и это превращение повторялось почти на каждом лице, которое он видел.

Бретт крепко держала брата за руку. То и дело толкавшие их люди пугали ее, и она в страхе жалась к Орри, надеясь на его защиту. Купер и Юдифь шли сразу за ними, последним шагал Джордж, зорко оглядываясь по сторонам, чтобы быть готовым дать отпор в случае необходимости. Однако никто больше не обращал на них внимания.

Орри видел, как трое городских щеголей сначала тыкали тростями в старого негра, а потом облили его пивом из огромной кружки, вероятно взятой в баре отеля за их спинами. Видел, как рвало возле железной коновязи пьяного в дым уважаемого члена методистской церкви, у которого из заднего кармана брюк торчало горлышко бутылки. Видел жену ювелира с Митинг-стрит, которая обнималась с каким-то незнакомцем в темном дверном проеме. Бесчинства царили повсюду.

И повсюду были лозунги. Их выкрикивали во все горло, несли на бумажных плакатах или шелковых полотнищах, очевидно состряпанных на скорую руку. Орри и его спутникам пришлось даже пригнуться, когда над ними понесли знамя с надписью: «Руки прочь от прав южан!»

Выпрямившись, Орри почти сразу увидел Хантуна, который торопливо шел вслед за знаменосцами.

– Орри! Добрый вечер.

Муж Эштон коснулся шляпы, украшенной синей кокардой. Таких Орри за вечер уже видел не один десяток. Галстук у Хантуна был развязан, подол рубашки торчал из-под жилета; для такого щепетильного человека подобная неопрятность казалась необычной.

Но ведь и сам этот вечер был необычным. По крайней мере, для Орри и его близких. Необычным и зловещим. И ехидная улыбка Хантуна, не предвещавшая ничего хорошего, только подтвердила это.

– Вам нравится праздник? – спросил он.

Вопрос был задан всем пятерым, в нем прозвучала неприкрытая злоба – как показалось Орри, направленная в основном на Купера.

– Не особо, – ответил Орри. – Мне противно видеть, как добропорядочные южнокаролинцы превращают себя в дураков.

Однако Хантун, казалось, пропустил его сарказм мимо ушей.

– На мой взгляд, – как ни в чем не бывало продолжал он, – такое веселье вполне оправданно и простительно. Мы объявили всему миру о своей независимости. – Он посмотрел на Бретт. – И разумеется, эта независимость требует обратить внимание на всю федеральную собственность, находящуюся в Чарльстоне. Таможня, арсенал, форты – всё. Мы уже создаем специальную группу представителей, которая отправится к Бьюкенену для переговоров. Передача всей собственности суверенному штату Южная Каролина теперь обязательна.

Джордж подошел ближе к Бретт:

– А что, если старина Бьюкенен смотрит на это иначе?

Хантун улыбнулся:

– В таком случае, сэр, мы разрешим спор другими средствами.

Он снова приложил пальцы к полям шляпы и поспешил дальше, сразу смешавшись с шумной толпой.

– Права Юга! Права Юга! Права южан! – кричали вокруг.

Бретт смотрела Хантуну вслед, пока тот не скрылся из виду. Орри почувствовал, как она еще крепче сжала его руку.

– Он ведь сказал о фортах из-за Билли, да?

– Я бы на вашем месте даже не сомневался, – сказал Купер, услышав их разговор. – Мистер Хантун просто сочится человеческой добротой, она даже через край выплескивается.

Они снова увидели Хантуна на противоположной стороне улицы, когда он поднимался по ступеням зала собраний и уже у двери обернулся, чтобы еще раз посмотреть на бушующую толпу. В линзах его очков отразились огни горящих смоляных бочек. Улыбчивый демон, подумал Орри, чувствуя, как сердце сжалось от смутной тревоги.

Он подумал о майоре Андерсоне из форта Моултри, которого знал еще по Мексике. Это был человек безупречной репутации, честный и опытный. Что он должен был сейчас чувствовать? На какую сторону он встанет в ближайшие месяцы? На сторону рабовладельцев из его родного Кентукки или на сторону армии и правительства?

Сколько же американцев, в том числе и выпускников Вест-Пойнта, должны будут в эти дни пройти испытание верности и решить, как им поступить. Орри уже почти готов был поверить, что миром завладела некая злобная сила.

– Как ты и говорил, Купер, момент исторический, – сказал он. – Идемте-ка домой.

Расстроенные и молчаливые, они повернули обратно.

* * *

На набережной, окруженная потной орущей толпой, которая давила на нее со всех сторон, Эштон неожиданно почувствовала сильное возбуждение, как будто могучая энергия, исходившая от десятков ликующих людей, уйдя в землю, потом поднялась оттуда в самую сердцевину ее женского естества. Возбуждение было настолько велико, что у нее перехватило дыхание и слегка закружилась голова.

Конечно же, как всегда, ее взбудоражил не всплеск патриотизма, который она наблюдала вокруг, а реальная близость главной цели ее жизни. Все эти проклятия, угрозы и лозунги были родовыми криками новой нации. Джеймс уверял ее, что уже очень скоро и другие хлопковые штаты последуют примеру Южной Каролины и что новое правительство будет создано в самое ближайшее время. Разумеется, он будет играть там далеко не последнюю роль. Осталось подождать всего несколько недель, и ее давняя мечта наконец осуществится. Эштон останется лишь протянуть руку и взять власть.