необходимости делегирования власти, а Аристотелю не нужно было обсуждать очень трудные проблемы представительского правительства.

Худшая его «мертвая зона» связана с рабством, которое он считал «естественным». Он пишет: «Очевидно, во всяком случае, что одни люди по природе свободны, другие – рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо»[166].

И ниже: «…неизбежно приходится согласиться, что одни люди повсюду рабы, другие нигде таковыми не бывают. Таким же точно образом они судят и о благородстве происхождения. Себя они считают благородными не только у себя, но и повсюду, варваров же – только на их родине, как будто в одном случае имеется благородство и свобода безусловные, в другом – небезусловные»[167].

Аристотель был настолько в этом убежден, что дал свое благословение такой войне, какую наши деды назвали бы «колониальной». Он пишет:

«Если верно то, что природа ничего не создает в незаконченном виде и напрасно, то следует признать, что она создает все вышеупомянутое ради людей.

Поэтому и военное искусство можно рассматривать до известной степени как естественное средство для приобретения собственности, ведь искусство охоты есть часть военного искусства: охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива»[168].

Правда, чудовищно? Но разве наши собственные мысли о войне и мире настолько безгрешны, что мы имеем право осуждать других?

После такого нет необходимости далее изучать взгляды Аристотеля на войну и мир; поскольку война сравнивается с охотой, изначальная точка зрения искажена. Во-первых, его сбивала с пути биологическая аналогия. Однако нельзя забывать о том, сколько веков должно было пройти, сколько ужасов и преступлений должно было совершиться, прежде чем люди наконец сумели понять несправедливость и бесчеловечность войн и осудить их. Вспомним, что в XVII в., почти через две тысячи лет после Аристотеля, выходец из благородной семьи Р. Декарт счел правильным записаться в голландскую армию и принять участие в войне, которая его никоим образом не касалась: войну он считал хорошей тренировкой, приятным времяпрепровождением – и больше ничем.

Тем не менее у нас остается законный повод для тревоги. Как мог такой философ, такой великий мудрец, как Аристотель, даже произносить подобные вещи о других людях – рабах? Рабство существовало с незапамятных времен, и в Афинах оно настолько укоренилось, что считалось в порядке вещей. Можно сказать, что в этом смысле в Афинах никогда не было народной демократии; там было господство олигархии, там эксплуатировалась масса бессловесных рабов. Вспомните великого католического философа святого Фому Аквинского (XIII – 2), который жил через 16 веков после Аристотеля, но по-прежнему считал рабство оправданным. Некатолики поспешат возразить, что Фома Аквинский жил в Средние века, чего же можно от него ожидать? Хорошо, давайте забудем Фому Аквинского и Средние века. За ними последовали эпоха Возрождения, Реформация, век Просвещения, Великая французская революция, американская Война за независимость – однако всего 100–200 лет назад по-прежнему находились благородные христиане, которые верили, что рабство чернокожих оправданно и естественно. Можно ли винить Аристотеля в неспособности осознать бесчеловечность поступков, вина за которые еще отягощает нашу совесть?

Такими же примитивными кажутся и взгляды Аристотеля на торговлю, и нам снова не нужно заходить слишком далеко в прошлое, чтобы вспомнить благородных джентльменов, которые считали постыдным занятие торговлей и свысока смотрели на торговцев как на представителей низшего сословия.

«Вот почему для всех сообразное с природой искусство наживать состоит в извлечении пользы от плодов и животных.

Это искусство, как мы сказали, бывает двояким: с одной стороны, оно относится к области торговли, с другой – к области домохозяйства, причем последнее обусловлено необходимостью и заслуживает похвалы, обменная же деятельность по справедливости вызывает порицание, как деятельность, обусловленная не естественными причинами, но [возникшая в силу необходимости взаимного] обмена [между людьми]»[169].

Выше мы уже приводили историю финансовой спекуляции Фалеса. Аристотель приводит еще одну историю того же типа: «Так, в Сицилии некто скупил на отданные ему в рост деньги все железо из железоделательных мастерских, а затем, когда прибыли торговцы из гаваней, стал продавать железо как монополист, с небольшой надбавкой на его обычную цену. И все-таки он на пятьдесят талантов заработал сто. Узнав об этом, Дионисий издал приказ, в силу которого этому человеку разрешалось увезти деньги с собой, сам же он, однако, должен был оставить Сиракузы, так как он нашел источник доходов, который наносит ущерб интересам Дионисия. Находчивость Фалеса и сицилийца была сходна: оба сумели в одинаковой мере обеспечить себе монополию. Такого рода сведения полезно иметь и политическим деятелям: многие государства, как и семьи, но еще в большей степени нуждаются в денежных средствах и в такого рода доходах. Встречаются и такие государственные мужи, вся деятельность которых направлена к этой цели»[170].

Любопытно, что Аристотель почти не касается денежных займов, хотя в его время было много ростовщиков, банкиров и менял. Ростовщичество упоминается без объяснений, просто как один из способов наживать состояние. Дача денег в долг под проценты осуждалась иудаизмом и христианством; позже ростовщичество осудил и Фома Аквинский. Понадобилось еще много веков, чтобы провести различие между взиманием скромных и избыточных процентов, между законным банковским делом и собственно ростовщичеством. Ясно, что Аристотель не был экономистом; для него было вовсе не так естественно вникать в экономические вопросы, как сознавать существование политических или социологических проблем. Отсюда возникает любопытная загадка. Экономические реалии так же древни, как и само общество; почему же понадобилось столько времени для того, чтобы внедрить их в науку и философию?

Конечно, Аристотелеву политику нельзя назвать правильной, но она не была и в корне неправильной, как у Платона. Все искупало желание Аристотеля идти на компромисс. Хотя его политика далека от идеала, она все же была способна совершенствоваться. Аристотель изучил все формы правления, существовавшие в его время или до него, и пришел к выводу, что демократия полна рисков. Решение, которое ему больше всего нравилось, можно назвать компромиссом между платоновской аристократией, взвешенным феодализмом и какими-то демократическими идеями. Всем гражданам следует иметь возможность участвовать в управлении. Рабочие классы править не должны; правящие классы не должны работать – как и зарабатывать деньги. Правителям необходимо правильное образование. Философам следует быть не правителями, а учителями; философия – жизненно важная часть образования благородного человека. Полис Аристотеля – не своего рода военный

монашеский орден, как у Платона. Скорее он напоминает умеренную республику, добродетель которой складывается из добродетелей отдельных семей.