Вторая «Риторика» значительно короче первой (54 колонки против 134). Обычно она идет под названием «Риторика к Александру».

Она начинается словами «Аристотель Александру. Приветствие…», за которыми следует посвящение, занимающее больше трех колонок. В них автор объясняет, зачем царю нужно знать риторику. Эразм считал, что посвящение – подделка, но я в этом не убежден. Оно проникнуто духом Аристотеля; оно скучновато, но написано с большим достоинством, в резком контрасте с подобострастными и льстивыми предисловиями, в которых авторы эпохи Ренессанса не стыдились обращаться к своим покровителям и которые бывали напечатаны, к вечному стыду и покровителя, и автора. Не только предисловие, но и весь труд считается апокрифом. Одни ученые приписывают его Анаксимену из Лампсака (ок. 380–320), современнику Аристотеля и также наставнику Александра; другие считают, что «Риторика к Александру» написана позже, хотя и ненамного. Многие ее фрагменты опознаны на папирусе, обнаруженном Б. Гренфеллом и А.С. Хантом в Эль-Хибе и опубликованном ими в 1906 г. Выводы о том, что трактат был написан Аристотелем для Александра Македонского, кажутся мне правдоподобными. Впрочем, доказать уже ничего невозможно. Если даже трактат написан не Аристотелем, вполне вероятно, его написали вскоре после его смерти, до конца IV в. Те, кто изучал более длинную «Риторику» Аристотеля, не найдут в более короткой почти ничего нового.

Поэтика

Трактат о поэтике, дошедший до нас, довольно короток (он состоит менее чем из 30 столбцов) и неполон; сохранилась всего одна книга из двух или больше. Может быть, Аристотелю не удалось дописать свой труд? Или его часть пала жертвой времени? Первый вариант кажется более вероятным. Скорее всего, рукописными копиями такого труда дорожили особо. Кроме того, «Поэтику» (как и «Риторику») Аристотель сочинил ближе к концу жизни. У последней работы больше вероятности остаться неоконченной.

Поэтика, как ее понимал Аристотель, представляет собой нечто более широкое, чем наша нынешняя концепция. Она связана с литературой – плодом воображения, противопоставленной научной (или объективной) литературе. Аристотель начинает так:

«О сущности поэзии и ее видах – о том, какое значение имеет каждый из них, как следует слагать фабулы для того, чтобы поэтическое произведение было хорошим, из скольких и каких частей оно должно состоять, а также о других вопросах, относящихся к той же области, будем говорить, начав, естественно, с самого начала.

Эпос и трагедия, а также комедия, дифирамбическая поэзия и большая часть авлетики и кифаристики – все они являются вообще подражанием. А отличаются они друг от друга тремя чертами: тем, что воспроизводят различными средствами или различные предметы, или различным, не одним и тем же, способом. Подобно тому как (художники) воспроизводят многое, создавая образы красками и формами; одни благодаря теории, другие – навыку, а иные – природным дарованиям, так бывает и в указанных искусствах. Во всех их воспроизведение совершается ритмом, словом и гармонией, и притом или отдельно, или всеми вместе»[174].

В сохранившемся тексте речь идет только о трагедии; части, посвященные комедии и музыке, утеряны или остались ненаписанными.

Аристотель прекрасно определяет поэзию в главе 9: «Из сказанного ясно, что задача поэта – говорить не о происшедшем, а о том, что могло бы случиться, о возможном по вероятности или необходимости. Историк и поэт различаются не тем, что один говорит стихами, а другой прозой. Ведь сочинения Геродота можно было бы переложить в стихи, и все-таки это была бы такая же история в метрах, как и без метров. Разница в том, что один рассказывает о происшедшем, другой о том, что могло бы произойти. Вследствие этого поэзия содержит в себе более философского и серьезного элемента, чем история: она представляет более общее, а история – частное»[175].

Сравнение с историей чрезвычайно важно. Любопытно, что Аристотель многократно ссылается на Геродота и ни разу – на Фукидида. Это тем более поразительно, потому что в «Политике» он обсуждал Пелопоннесскую войну. Мог ли Фукидид остаться неизвестным в Афинах? Как мог Аристотель не знать о нем? А если он читал «Историю» Фукидида, как вышло, что он ни разу на нее не сослался? Данный факт очень озадачивает меня; тот самый человек, который был способен лучше всех оценить объективность Фукидида, игнорировал его – как кажется, намеренно. Подобные обстоятельства печальны, однако нередки; история науки знает много подобных примеров. Ученые, которые как будто должны быть ближе друг к другу, чем прочие люди, не сходятся характерами; их тропы проходят так близко, что как будто должны пересечься, однако не пересекаются.

Часть «Поэтики», с которой знакомы большинство читателей, посвящена трагедии, которая сравнивается с очищением (катарсис). Вот как Аристотель определяет трагедию: «Итак, трагедия есть воспроизведение действия серьезного и законченного, имеющего определенный объем, речью украшенной, различными ее видами отдельно в различных частях, – воспроизведение действием, а не рассказом, совершающее посредством сострадания и страха очищение (катарсис) подобных чувств. „Украшенной“ речью я называю речь, имеющую ритм, гармонию и метр, а „различными ее видами44 исполнение некоторых частей трагедии только метрами, других еще и пением»[176].

Данное определение относится также к тому, что мы назовем «единством действия»: трагедия должна быть «цельной»; чуть ниже Аристотель более определенно говорит о «единстве фабулы». Есть также краткое упоминание «единства времени», но не говорится о «единстве места». Теория трех единств, которую французские классики (Корнель, Расин, Буало) воспринимали как некую литературную догму, возникла не в Античности, а гораздо позже и была отчетливо сформулирована лишь в 1636 г. («Сид»).

Было бы легко возразить, что в своей «Поэтике» Аристотель на самом деле не занимается волшебным искусством поэзии. Ни один поэт не захочет ее читать – а если и прочтет, он не найдет в ней вдохновения. «Поэтика» писалась не для поэтов, а для критиков и философов; не для провидцев, а для ученых. «Поэтику» можно критиковать, но не следует критиковать ее на ложном основании.

Заключение

Возможно, некоторые мои читатели скажут: не следовало писать о «Риторике» и «Поэтике» (разве что коротко упомянуть о них), потому что они находятся за пределами сферы моих интересов – истории науки. Однако я упомянул о них не случайно. Я хотел продемонстрировать широту кругозора Аристотеля. В настоящей книге речь идет об античной, а не современной науке. Мы должны рассматривать воззрения Аристотеля в свете его собственных, а не наших представлений о науке. Его целью был анализ всех знаний с точки зрения науки. Риторика и поэзия не входили в сферу науки даже