могло ли быть по-другому? Даже историки нашего времени, имеющие доступ к самым разным источникам, никогда не могут преодолеть до конца свои национальные предубеждения. Эфор пытался избегать мифов и давать рациональные объяснения. Так, те или иные деяния народов он объяснял географическими потребностями.

Феопомп Хиосский. Феопомп родился в той же части Эллады, что и Эфор; на то, чтобы доплыть с острова Хиос до Кимского залива, не требовалось много времени. Феопомп родился около 380 г., а через несколько лет его отца Дамасистрата изгнали с острова по политическим причинам – возможно, за симпатии к Спарте. Мальчик получил образование в Афинах; он стал учеником Исократа, а потом знаменитым оратором, как учитель. Его первым большим успехом стала награда от царицы Артемисии за панегирик в честь ее покойного брата и мужа Мавзола; так как Мавзол умер в 353 г., должно быть, панегирик Феопомп сочинил вскоре после того. Он много путешествовал по Греции, читал лекции, преподавал и пользовался благосклонностью таких правителей, как цари Македонии. Феопомп вернулся на Хиос с Александром Великим, но после смерти завоевателя Феопомпа во второй раз изгнали с родного острова. Он нашел прибежище в Эфесе, а позже в Египте, где его принял первый Птолемей (правивший в 323–285 гг.) и где он, вероятно, умер.

Среди его обширных трудов было продолжение истории Фукидида с 410 по 398 г. и «Филиппика» в 58 книгах, история Греции начиная с битвы при Мантинее в 362 г., которой заканчивалась «Греческая история» Ксенофонта, до смерти Филиппа в 336 г. Труды Феопомпа утрачены, но до нас дошло около 383 фрагментов, главным образом «Филиппики». Ему приписывают довольно длинный текст (около 30 страниц), обнаруженный в Оксирхинских папирусах в 1911 г. Некоторые его качества были аналогичны качествам Эфора, что вполне естественно: они вместе учились у Исократа и жили в одно время, которое характеризовалось прощанием с иллюзиями. Оба ценили географические факторы и понимали необходимость в международных отношениях. После побед, одержанных Филиппом и особенно Александром, греческое местничество стало невозможным. Интеллектуальные лидеры больше не могли никого вести за собой, если были не в состоянии заглянуть за пределы поверженной Греции.

Уникальность творчества Феопомпа заключается в его психологичности. Да, он описывал события с точки зрения географии и политики, но главные мотивы искал в умах великих людей. Он был очень образован и критичен. При невероятной самоуверенности он был проницательным политиком, выдающимся психологом, предшественником Саллюстия (I – 2 до н. э.) и даже Тацита (I – 2). Он не ведал страха и нажил много врагов. Он не пощадил того самого правителя, которым больше всего восхищался; поступки Филиппа он описал до крайности мрачно. Был он злобен или правдив, ожесточен или просто предусмотрителен? Безусловно, ему были свойственны резкость, сарказм, цинизм. Его обвиняли в проспартанских настроениях, как его отца; такое вполне возможно. Феопомп находил больше поводов для критики в Афинах, чем в Спарте, но и последнюю не щадил. Он был сатириком, всегда готовым осудить зло там, где видел его или думал, что видит; дело было не в смелости, а скорее в неугомонности. Весьма вероятно, что его ожесточенность росла благодаря его ораторским способностям и литературному дарованию; говорят, что такие, как он, часто кусают, потому что не могут устоять от соблазна произнести зажигательную речь или нарисовать поразительный и жестокий образ.

Г. Мюррей пролил больше света на личность Феопомпа. По поводу его самоуверенности он остроумно заметил: «Критики сурово порицают его за ошибки… Но нам следует помнить, что современный писатель не имеет права хвалить себя. Он просто договаривается с издателем, что заплатит такую-то сумму за рекламу, и таким образом добивается большого и дорогого похвального отзыва и потому в предисловии может себе позволить быть скромным, как фиалка. У Феопомпа таких преимуществ не было»[172].

Эфор стремился избегать мифов; Феопомп же, напротив, похоже, их любил. Он смотрел на них глазами не посредственного рационалиста, а скорее философа, такого как Платон. Добродетель исчезала, правда становилась неуловимой. Может быть, ее можно найти среди мифов и легенд, «того, чего никогда не случалось, но было всегда». Феопомп был циником – не только в общепринятом смысле этого слова (можно ожидать, что интеллигентный человек, очутившийся в новом мире после того, как его страна потерпела сокрушительное поражение, разовьет в себе циничное отношение к окружающей его действительности), но и в техническом смысле. Единственным философом, которого он хвалил, был Антисфен, основатель школы киников. Циничная реакция была естественной и в какой-то степени здоровой; то был бунт свободного духа против гнетущих обстоятельств. Мир разваливался на части, все казалось суетным, кроме человеческой души. Феопомп, возможно, был не таким радикалом, как Антисфен или Диоген, но он понимал киников и ценил их.

Для греков настали мрачные времена. При македонском иге для них существовали две крайние реакции: циничная и скептическая, примером чему служит Феопомп, – и уход в суеверия, что, скорее всего, было более распространено среди необразованных людей, но ни в коей мере не сводилось только к ним. Можно не сомневаться, что маги, предсказатели, чудотворцы и главные жрецы при храмах, гротах, священных источниках и оракулах в то время процветали. Люди могли выдерживать несчастья до определенной точки; когда эта точка достигнута, они должны защищаться с помощью сарказма и других форм мятежа, иначе упадут перед неизбежным, унизят и оскорбят свой разум.

Историки науки

Две эти формы реакции можно считать крайними слева и справа; мы должны заключить, что мудрейшие люди не теряли равновесия, но продолжали свои труды, стараясь по возможности сохранять невозмутимость. Они страдали не меньше, а может, и больше обычных людей, но старались этого не показывать – и часто преуспевали. Так было не только с великим учителем Аристотелем, но и с людьми не столь великими; возможно, им недоставало творческих способностей, зато хватало благоразумия и выдержки.

Среди этих не столь великих я бы хотел отвести почетное место нашим духовным предкам, первым историкам науки. С тремя из них мы уже встречались, и все они были современниками Аристотеля – Евдем Родосский и Феофраст Эресский, которые писали историю арифметики, геометрии и астрономии, и, на гораздо более низком уровне, Менон, который описал историю медицины.

Их труды внушают оптимизм по двум причинам. Во-первых, они доказывают: наука уже стала такой богатой и сложной, что появилась необходимость в исторических обзорах и философских размышлениях. К концу IV в. ученые и врачи настолько далеко ушли от примитивных опытов и наивных обобщений, что им наверняка хотелось задаться вопросом: «Откуда мы пришли? Где мы блуждали? Как мы