твоего расположения месяцами, а то и годами. Я стар, кто ухватил меня за бочок, к тому я и приник. Тебе завидно, что ли?

– Нет. Ты мне без надобности, как был, так и остался. Да и останешься навсегда лишь добрым заменителем отца. Ты же мой отец?

– Отец, моя дочурка. Конечно, отец.

– Артём, а у тебя было такое в жизни, когда кто-то погибал из твоих детей?

– Я многих считал своими детьми. Все мои космодесантники, кого я обучил, были моими детьми. А многие из них погибли. Так что, да. Я многих терял.

– А тот, о ком я тебе рассказывала, помнишь, явившийся в один из моих снов под именем Кипарис? Он погиб на самом деле?

– Как же он мог погибнуть, если был твоим сном? – опять влезла Вика.

– Не с тобою разговариваю! – крикнула Ландыш. – О себе только и тревожишься, а не обо мне. Не о твоих тревогах речь. Не отберу я твоего Кука. Не нужен он мне как возлюбленный. Сама его люби!

– Я и люблю, – тихо и подавленно отозвалась Вика. Откуда-то возникла маленькая Виталина, и как храбрый воробышек накинулась на Ландыш, замахала короткими ручками – беспомощными крылышками.

– Не обижай мамочку Викусю! Ты злая!

– Тебя-то кто сюда звал? – готовая её оттолкнуть, Ландыш еле сдержалась.

– На тебе сладкий сухарик, моя пташка, – ласково пропел Кук, беря её на свои колени. Он налил ребёнку молоко в красную высокую чашку и стал макать туда сухарик, который она и грызла из его рук. Картина была умилительная. Завтрак доброго дедушки и внучки.

– Не было никакого Кипариса, – сказал Кук. – Следовательно, он и не мог погибнуть.

– Радослава тоже не было, как ты говоришь, а он погиб!

– Не шуми, – сказал он, умиляясь своей найденной маленькой дочери. – Сегодня ты увидишь Паралею воочию. И кто видел, что Радослав погиб? Ты? Нет. Я? Нет. Может, Костя или кто другой из моих ребят? Нет. Радослава на самом-то деле не было никогда. Был Рудольф Венд. А насколько мне известно, человека с таким именем ты не знала.

– Мы летели с ним под лазурным сводом неба, и мир казался чудом, которое невозможно, но которое являет себя всем нам воочию. А внизу валялись поломанные конструкции каких-то сооружений. Они казались невозможными в мире лазурного чуда, но они были. Я откуда-то знала, что они являлись дорогами. Необычные дороги разных цветов. И вот они все порушены… Зрелище жуткое. Но почему? Кем?

– А я? – вставила своё слово в странное повествование крошечная девочка. – Я летела в небе с мамой Викусей и с Алёшей, а внизу горел наш дом. Дым шёл вверх и был похож на страшную чёрную морду, которая хотела меня укусить. Я плакала. У меня больше нет моей башенки в саду, где я играла в царевну.

– Папа построит тебе новую башню, – Ландыш остро пожалела девочку, вдруг устыдившись своих надуманных страданий, таких ничтожных в сравнении с реальными переживаниями ребёнка, которого она едва не обидела. – И я сотворю тебе настоящее платье для царевны, чтобы ты стала самой прекрасной царевной на свете. Я сама вышью тебе на нём цветы.

– Ладно, – согласилась девочка под общее молчание. И добавила, – Ко мне тоже папа приходил сегодня. Когда я лежала в своей кроватке. Он сказал, чтобы я тебя не ругала. Я больше не буду тебя ругать.

– Какой папа? – не удержалась Ландыш.

– Мой папа. Не лысый. Молодой, – ответила Виталина. Кук поцеловал её в макушку.

– Теперь твой папа лысый и старый. Ты же всё равно меня любишь?

– Люблю, – великодушно согласилась девочка, грызя сухарик. – И тебя я люблю, – обратилась она к Ландыш.

– Ах, ты милая моя мышка, – у Ландыш полились слёзы. Она не понимала их причину, было ли это от жалости к ребёнку или от жалости к себе самой и к исчезнувшему Радославу, узнать об участи которого она так и не смогла, или от всего сразу. Маленькая девочка сползла с коленей Кука и, подойдя, сунула ей целый сухарик, не обгрызенный. Ландыш взяла сухарик и прижалась лицом к мягким пёрышкам-волосам девочки-пташки, ощущая её запах настолько родным, что вдыхала его в себя как кислород после внезапного удушья. Вика с увлажнёнными глазами взяла Виталину за руку и повела из столового отсека, сказав Ландыш при этом, – Не плачь. Сегодняшний сон был последним в череде твоих мучительных снов.

– Я и не плачу, – ответила Виталина вместо Ландыш. – Я не боюсь спать одна. Даже в доме у папы я всегда спала одна. Ты забыла? – Девочка обернулась к Ландыш, но та как раз вытирала глаза салфеткой и не отнесла слова ребёнка на свой счёт.

– Алёша всегда будет охранять тебя, когда ты спишь, – бормотала Вика, уводя девочку, – никто уже к тебе не придёт и не испугает. Просто сегодня Алёша работал вместе с ребятами на нашем объекте, готовя его для нашего проживания.

– Она тоже видит тревожащие сны? – Ландыш обратилась к Куку, когда панель за Викой закрылась. – Бедное дитя! Конечно, Вика неплохой психолог, но, видимо, над снами она не властна. Она помнит отца. И отчего-то ничего не говорит о матери.

– Викуся сумела заменить ей мать, – отозвался Кук, погруженный в нечто своё и глубинное. Его голос прозвучал как из колодца. И лицо показалось Ландыш таким тёмным, словно бы Кук сидел в действительной тени и где-то настолько далеко, что она внимала ему, как если бы он сидел на дне самого настоящего колодца, глядя снизу умоляющим и несчастным взором, моля о чём-то, чего она дать ему не могла.

– Я не смогу тебя полюбить так, как это было когда-то, – так она его поняла. – К тому же тебя с Викой связывает уже настоящая дочь. Вы вместе её удочерили, вам и предстоит её воспитывать до совершеннолетия. В чём-то я ей и завидую. Она будет жить в полноценной семье, в настоящем доме, окружённым соснами, клёнами и липами. Будет бегать по солнечным дорожкам и увидит настоящих белок.

– Разве ты видела мой родной дом на Земле? – удивился он. – Не помню, чтобы я рассказывал тебе о нём.

– Мне Радослав рассказывал. Он же там жил много лет с твоей дочерью и с детьми. Она ведь была его женой.

– Радослав рассказывал тебе о своей жизни с Ксенией? Но мужа моей дочери звали Рудольф Венд.

– Повтори, что я не знала человека по имени Рудольф Венд. А Радослава не было никогда. Но Радослав был. И я продолжаю любить его, как бы он себя ни называл. Не знаю, Кук, что ты со мною