земля растеклись по горизонту, превратившись в лишенное тепла алое море.

Но все это было неправильно. Все было ошибкой.

Летевший на драконе Чу Ваньнин был все ближе.

Когда-то он думал, что Мо Жань бесчувственный и циничный человек, который относится к жизни, как к игре. Конечно, это было из-за досады и обиды, из-за того, что в его сердце зародилась ненависть.

Когда-то он думал, что из-за того, что Мо Жань раз за разом подвергался телесным наказаниям и словесному порицанию, нежные теплые чувства, зародившиеся между ними двумя в самом начале ученичества, со временем были забыты.

На самом деле и это было не так. Все это время эти воспоминания пребывали в заточении в самых потаенных глубинах души Мо Жаня.

Он видел.

Теперь Чу Ваньнин видел, что в сердце Мо Жаня была сокрыта подавленная Цветком Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия глубокая душевная привязанность и дружеское расположение.

В то время Мо Жань еще был молодым и чистым юношей, и в его груди билось полное тепла здоровое сердце. В то время его только что обретенный отец-наставник, стоя у покрытого лаком подоконника, взглянул на него и с безразличным видом сказал:

— Мо Жань, подойди.

Когда он подошел, перед ним появились кисть, тушь, бумага и чернильный камень.

— Я слышал, как уважаемый глава говорил, что ты не умеешь писать свое второе имя. Берись за кисть, я научу тебя.

И он учил. Тихим голосом, таким же бледным, как распустившиеся прозрачно-белые цветы за окном, что появились из ничего в этом бренном мире.

— Уважаемый глава дал тебе второе имя — Вэйюй, которое противоположно по смыслу твоему первому имени[275.9]. Я напишу раз, а ты внимательно смотри.

После этого кончик кисти отца-наставника проворно и выверенно запорхал над листом, оставляя изящно выписанные вертикальные и горизонтальные извилистые линии, точки, черточки и галочки. Стоявший рядом с ним юный ученик бестолково пытался повторить их написание.

— Поставил лишнюю точку… На этот раз написал на одну меньше.

Переписав пять раз, он все же смог написать правильно, однако выглядело все это уродливой до смерти безобразной мазней. Чу Ваньнин никогда еще не встречал такого бестолкового ученика. Не удержавшись, он спросил с легкой досадой:

— Это так сложно?

Не сложно.

Однако тогда Мо Жань не осмелился сказать ему, что на самом деле настоящая причина была в том, что когда Чу Ваньнин опускал глаза, то выглядел так хорошо, что он не мог оторвать от него взгляд. Из-за своей ненасытной потребности смотреть на него еще и еще, он намеренно писал на одну точку меньше или на один штрих больше.

Так что он просто обманывал, чтобы тот снова и снова учил его.

— Ох, это и правда сложно.

Чу Ваньнин уставился на него:

— Тогда смотри внимательнее. Нельзя быть таким небрежным.

Мо Жань поджал губы, пряча улыбку, и с самым искренним огорчением в голосе попросил:

— Тогда, Учитель, напишите это еще разок, поучите меня еще.

Ему действительно очень нравилось смотреть на полуприкрытые глаза феникса, когда его учитель склонял голову над бумагой.

Пока Чу Ваньнин держал его руку, пытаясь научить писать, казалось, он мог слышать, как за окном распускаются цветы яблони.

Вокруг платформы для исполнения казни был поставлен высокий магический барьер. Если Голос Небес Цитадель Тяньинь вынесла свой приговор, никто не мог препятствовать его исполнению.

Острие божественного клинка было крепче стали и полностью покорно мысленным приказам своего хозяина. Выражение лица Му Яньли оставалось все таким же безразличным. Казалось, она не слышит частое и тяжелое дыхание Мо Жаня, не видит каким мертвенно бледным стало его лицо, как вздулись вены на его висках и из уголка рта капает кровь.

Она лишь исполняла приговор Божественных Весов, наживую вырезая духовное ядро.

Кинжал вонзился прямо в сердце. Стремительно располосовав плоть вдоль и поперек, он разыскал фрагмент духовного ядра, после чего, напитавшись силой, вытащил его наружу… в процессе такой сложной работы острый клинок не мог не отрезать хотя бы кусочек плоти.

Но женщина, что держала его в руке, не придавала значение таким мелочам. Взяв окровавленный кусок плоти с блестящим в нем осколком, она бросила его на серебряное блюдо, которое держал стоявший рядом прислужник.

В следующий момент вперед выступила целительница. Она быстро остановила льющуюся кровь и купировала судорогу сердца, не давая ему остановиться прямо сейчас.

Приговором Божественных Весов было лишь вырезание духовного ядра, поэтому Цитадель Тяньинь делала все, чтобы преступник не умер прямо на помосте в процессе казни.

Они не давали ему потерять сознание, чтобы следить за тем, как близко он приблизился к краю смерти, поэтому Мо Жань снова и снова видел, как вскрывают его сердце, ищут обломки ядра, затем на время заживляют, чтобы потом начать все с начала.

Раз за разом, снова и снова.

У совершенно разбитого и сломленного этим зрелищем Сюэ Мэна подкосились ноги. Прикрыв лицо ладонью, он рыдал и выл в голос:

— Брат…

Было так больно, что сознание Мо Жаня помутилось, связки и сухожилия вздулись.

Однако, в конечном итоге, он чувствовал себя все более свободным.

Каждый раз, когда нож Му Яньли опускался, разрезая его сердце и выковыривая из него новый осколок ядра, он чувствовал, как постепенно уходят грехи его прошлой жизни, и кровь на его руках становится все бледнее.

Неужели, когда эта мука закончится, он сможет получить прощение?

Неужели, когда вырежут все осколки, он сможет вернуть все как было раньше?

Но как давно было это раньше?

Если вернуться в тот день, когда юный Мо Жань впервые поклонился своему учителю, то он останется тем же поддельным молодым господином Пика Сышэн, настоящая мать которого умерла от голода, а значит его счастье так и будет не более чем призрачным отражением луны в воде.

Если вернуться в дровяной сарай в годы раннего детства, когда лишь он и Дуань Ихань были единственной опорой друг друга, то есть опасность, что из-за какого-то печального недоразумения он никогда не встретит Чу Ваньнина, а упустить это счастье было бы самым горьким сожалением его жизни.

Оглядываясь назад в прошлое, к своему удивлению он обнаружил, что никак не может найти в своих двух жизнях тот узловой момент, с которого он действительно мог бы со спокойной душой начать все сначала. Он просто не мог найти ни одного по-настоящему беззаботного, сытого и теплого времени, когда он жил без печали и забот. Даже одного просто хорошего дня.

Оказывается, в двух