class="p1">Я запечатала письмо, довольная его содержанием и еще более – собственной предусмотрительностью, позволившей сохранить нечто, что можно предложить в обмен. Как я говорила раньше, чтобы торговаться с человеком, нужно располагать тем, что он желает заполучить, причем желает страстно. Жизнь Антония под эту категорию не подпадала.

Кажется, в этой жалкой жизни на внимающего мольбе воздействует не отчаяние просителя, а собственное эгоистическое желание. Если ему нужна скамеечка для ног и согбенная спина для этого годится, то… Или лучше дать ему пинка?

Когда Эвфроний уже был готов отбыть, Антонию вдруг пришло в голову присовокупить к моему посланию свое собственное. На сей раз я настояла на том, чтобы он прочитал мне письмо, поскольку не хотела повторения предыдущего. А вдруг, по прихоти, Октавиан ответит «да»? Он достаточно жесток, чтобы сделать это.

– Поединок? – Я никак не ожидала увидеть в письме такое. – Что ты имеешь в виду?

– Если бы он согласился и мы встретились лицом к лицу, с оружием в руках, как подобает мужчинам, мне удалось бы сберечь много жизней.

Антоний сошел с ума? Видимо, он еще не совсем восстановил свое душевное здоровье после разгрома при Актии и порой думает и действует как безумец.

– Ты сам знаешь, что Октавиан никогда на это не согласится, – медленно сказала я. – Ведь так он ничего не выиграет, но многое потеряет. Зачем, скажи на милость, человеку, никогда не слывшему хорошим бойцом, но располагающему двенадцатью легионами, соглашаться на личный поединок с прославленным воином без армии? Он посмеется над тобой. Не посылай этого письма.

– А что еще я могу предложить? – спросил Антоний.

– Нет смысла делать предложения, которые все равно будут отвергнуты. И мы не эллины эпохи героев, в наше время важные вопросы не решают в схватке один на один. Не надо разыгрывать Гектора. Я знаю, его роль тебе подходит, но не в нынешних обстоятельствах.

– И все-таки я должен это послать. Хотя бы сделать красивый жест.

Тянулись дни. Казалось, Александрия пребывает в напряженном ожидании, хотя внешне город продолжал жить обычной жизнью. Однако в каждом доме запасались снедью, подводили счета, улаживали отношения, отправляли письма, написание которых долго откладывали, отцы давали детям наставления и составляли завещания. Однако грядущее представлялось столь неопределенным, что никто не мог точно предугадать, какие именно меры предосторожности следует предпринять. Разразится сражение или дело кончится миром? Что изменится – лишь имя правящего Птолемея или же вся система власти и управления будет коренным образом преобразована и Египет превратится в провинцию Рима?

Эпафродит держал меня в курсе переменчивых настроений горожан. Теперь, когда начался разлив Нила, он стал чаще бывать у меня с докладами. Судя по всему, год обещал стать таким же плодородным, как и предыдущий, а вот евреи Александрии, о чем он проинформировал меня с искренней печалью, собирались поддержать Октавиана, поскольку в союзе с ним состоял Ирод.

– Не то чтобы Октавиан был истинным другом нашего народа, подобно Цезарю, – сказал Эпафродит, – но Ирод в глазах евреев – герой, а Иудея – их родина.

Я внимательно посмотрела на своего советника: за годы службы он постарел, но не утратил своей замечательной красоты.

– Раньше ты говорил «мы», «наша», а теперь – «их», – заметила я.

Он почесал лоб:

– Видишь ли, одно дело – просто наблюдать за своими соотечественниками, а другое – действовать с ними заодно. Я не разделяю общепринятых заблуждений и распространенного образа мыслей. Я не считаю Иудею своей родиной. Глупо, когда люди, чьи предки поколениями жили в других местах, называют родной землю, которую никогда не видели. Это сентиментальное извращение мышления, и оно может быть опасным. – Он рассмеялся. – Стоит вспомнить, что многие из иудеев заказывают греческий перевод нашего Писания, потому что не умеют читать на древнееврейском, – и это двести лет назад! Мы давным-давно покинули землю наших пращуров.

Он выказывал свое неодобрение с таким пылом, что я улыбнулась.

– Ну, Птолемеи тоже покинули Македонию давным-давно, но мы до сих пор именуем нашу дворцовую стражу македонской гвардией.

Он фыркнул, что должно было означать: «Тогда и вы не умнее».

– Нелегко распроститься с тщательно оберегаемой идеей родины, – указала я. – Именно поэтому, когда Антония объявили неримлянином, это стало для него таким страшным ударом. В конце концов, если он – не римлянин, тогда кто же? Но я буду разочарована, если евреи, составляющие две пятых населения города, переметнутся на сторону Октавиана.

Одно дело, когда изменяют подвластные цари – на их верность никогда нельзя полагаться; совсем другое – когда так поступают собственные граждане.

– Есть ли что-либо более горькое, чем измена? – вырвалось у меня.

– Думаю, нет, – сказал Эпафродит. – Она похищает у нас даже воспоминания, ибо из-за нее приходится смотреть на прошлое сквозь грязное пятно предательства.

– Ну, хватит об этом. – Я потянулась, стараясь отогнать уныние. – Потолкуем лучше о пошлинах. Как бы то ни было, а корабли еще причаливают. Мы не заблокированы с моря…

В такой же день – ясный и светлый, как рисунок на греческой вазе, – мне доложили о прибытии гонца. Лето стояло дивное. Каждый новый день старался превзойти предыдущий в своем великолепии, словно боги послали его, дабы утешить меня и одновременно помучить – наглядно показать, чего мне предстоит лишиться. Поэтому гонец и не мог появиться иначе, чем в райский денек, ласкающий солнечным теплом и освежающий легким ветерком.

Мардиан сообщил о нем, поморщившись.

– От Октавиана прибыл какой-то малый, называющий себя Тирсом. – Он покачал головой, демонстрируя пренебрежение. – Я подумал, вдруг ты захочешь его видеть.

Итак, ответ пришел! Я непроизвольно вцепилась в подлокотники своего кресла.

– Да, конечно. Но не здесь, а в зале для аудиенций. – Я встала. – И скажи ему, что я приму его не раньше второй половины дня.

Пусть ждет и удивляется.

Сама я отправилась переодеться в официальное платье, размышляя на ходу. Если ответ прибыл так быстро, значит ли это, что мои угрозы подействовали на Октавиана? Следует ли Антонию присутствовать при встрече? Конечно, у посланника должен быть ответ и для него, но… Не лучше ли мне поговорить с гонцом наедине? Ясно, что Октавиан не собирается принимать предложения Антония, так что незачем зря его огорчать.

– Хармиона, церемониальное платье! – потребовала я с порога, едва вернувшись в свои покои.

Пусть воочию увидят мое богатство и поймут, какие сокровища имеются у меня и могут достаться (или не достаться) Октавиану.

– Я должна выглядеть сказочно богатой, какой воображали меня римляне все эти годы!

Это был первый враг, представавший перед моим троном, и его следовало ослепить –