тем более что Деллий, Планк и Титий, несомненно, лгали Октавиану обо мне. Сегодняшний посланник должен вернуться к своему господину с вытаращенными от изумления глазами.

Аккуратно сложенные стопки поблескивающих, переливающихся материй походили на искусственные цветочные поля, предлагающие на выбор все оттенки и текстуры. Золото? Слишком нарочито. Серебро? Не очень подходит для этого времени дня. Красное? Излишне ярко. Синее? Тускло. Белое?

Я попробовала пальцами легкий шелк любимого белого платья, так дивно вьющийся вокруг моих ног, словно от пола всегда дует едва уловимый бриз. Но нет, это наряд для приватных встреч. Черный? Слишком сурово и наводит на мысли о трауре. Странно – у меня сотни нарядов, а надеть по такому случаю нечего.

Потом я приметила между черным и желтым платьями уголок пурпурной ткани. Пурпур двойной окраски, глубокий, несравненный цвет… Да.

– Вот это, – сказала я Хармионе.

Когда она достала наряд, я вспомнила, что и фасон превосходный: сдержанное золотое шитье по кайме и на плечах, шея открыта, а руки закрыты. Складки свободные, дающие лишь намек на очертания тела и ног, которые мимолетно обрисовываются при каждом движении. К подшитому золотом подолу подойдут золоченые сандалии.

Свадебное ожерелье образовывало золотой воротник, приковывающий внимание к моей шее, а на лбу красовался золотой обод со священной коброй. Пусть этот римский республиканец увидит ослепительный блеск монархии. На фоне моего величия Октавиан с его убогой домотканой тогой просто исчезнет.

– Кто этот человек, госпожа? – спросила Ирас, укладывая мои волосы.

– Посланец Октавиана, – ответила я. – Ничем не примечательный. Я никогда раньше не слышала этого имени – Тирс.

– Ну, Октавиан тоже никогда раньше не слышал про Эвфрония, – заметила Ирас с присущей ей мягкой иронией. – Похоже, он подражает тебе, что бы ты ни делала. Как наша обезьянка.

Ирас указала на Касу: та с уморительной серьезностью ерошила шерстку на своей голове, подражая действиям моей служанки.

Я оценила чувство юмора Ирас. Однако правда заключалась в том, что Октавиан, скорее всего, знал имя каждого обитателя моего дворца и род занятий каждого служителя. Несомненно, дворец полон его шпионов, и от них невозможно скрыть даже самые интимные моменты.

Солнце между тем проделало половину пути к закату – значит Тирс уже прождал достаточно долго. Подошло время встречи. Я поднялась, с удовольствием ощущая, как шелестит и облегает ноги пурпурный шелк.

Он находился в комнате, примыкавшей к залу аудиенций, и его имя объявили, когда я села на трон. Окна были открыты, ветерок из дворцовых садов наполнял помещение свежим и чувственным ароматом цветов.

Сейчас я пишу эти строки и знаю, что это был мой последний официальный прием. Первый состоялся в том же зале, когда отец посадил меня рядом с собой и начал готовить к роли наследницы. Избитая фраза, но мне действительно кажется, что «все было только вчера». Когда что-то случается с нами впервые, мы всегда точно понимаем это, но вот насчет последнего раза – по несказанной доброте богов – мы осведомлены редко. Если б я знала… Впрочем, что бы я сделала иначе? Ничего! Разве что уделила бы больше внимания деталям, чтобы лучше запомнить их.

– Тирс, посланец из лагеря Октавиана Цезаря! – возгласил распорядитель церемоний.

Такое титулование должно было удовлетворить обоих: «Октавиан» – меня, а «Цезарь» – его.

Вошедший оказался высоким молодым человеком с гордой осанкой. Я постаралась придать себе вид надменный и величественный, и это мне, кажется, удалось – гонец уставился на меня так, как путники обычно взирают на пирамиды, великий храм Артемиды и прочие чудеса света.

Приблизившись к трону на несколько локтей, он преклонил колени, воскликнув:

– О госпожа! – и прикрыл ладонью глаза, словно подобное зрелище было слишком великолепным для очей смертного.

Только вот вышло у него это слишком гладко: явно отрепетировал.

– Поднимись! – молвила я и, словно в подтверждение сказанного, подняла скипетр.

– Мои колени отказываются повиноваться, – ответил он. – Они ослабели при виде твоего величия.

– Заставь их! – велела я.

Хватит с меня столь неумеренной лести.

Он поднялся с нарочитым усилием, не сводя с меня глаз.

– Внимая твоему приказу, не могу не повиноваться.

– Ты помощник Октавиана. Как твое имя – Тирс?

– Юлий Цезарь Тирс, – горделиво произнес он.

– Ты вольноотпущенник?

Это было немыслимо – направить ко мне вольноотпущенника. Да, таков ответ на моего посланника-учителя: Октавиан решил найти кого-нибудь рангом еще ниже. Если так пойдет и дальше, я не удивлюсь, когда ко мне отправят раба.

– Да, госпожа. Я получил свободу по милости моего бывшего хозяина, а ныне покровителя, императора Цезаря Divi Filius.

– Ты имеешь в виду Октавиана? – не упустила я возможности съязвить.

– Как угодно госпоже, – отозвался Тирс, нерешительно улыбнувшись.

Его глаза отличались удивительной голубизной.

– Но твоему господину вряд ли понравится, что ты с такой легкостью уступаешь его титулы.

Посланец снова улыбнулся:

– Мой господин далеко, а ты здесь. Я хочу угодить тебе и не собираюсь говорить ничего, что бы тебя раздражало. Если имя Октавиан приятнее для твоего слуха, используй его.

Надо же, какое миролюбие! Интересно, он действует в соответствии с полученными указаниями? По плану Октавиана?

– Приятнее всего для моего слуха было бы сообщение о том, что Октавиан оставил в покое меня и мое царство и отбыл обратно в Рим. Но вряд ли мне доведется такое услышать. Где он сейчас?

– В Ашкелоне.

В Ашкелоне. С этим городом у меня связаны драгоценные воспоминания, он много для меня значил, а теперь там угнездился мой враг. Как больно!

– Он готовится к переходу через Синайскую пустыню.

Это было сказано спокойно, без надменности или угрозы в голосе.

– С тем чтобы потом штурмовать Пелузий, – сказала я.

Пелузий представлял собой ключ к Египту, его восточные врата. Если крепость падет, путь на Александрию будет открыт.

– Таков его план, госпожа. Боюсь, ты и без меня о нем знаешь.

– В это время года в пустыне стоит страшная жара, и вам придется совершить двухдневный переход без воды, – заметила я. – Между Риноколурой и Пелузием нет ни одного колодца.

– У нас есть верблюды.

– Не можете же вы пить воду из их горбов.

– Нет, но они могут нести бурдюки с водой.

– Но не на двадцать легионов.

– Каждый солдат тоже понесет воду.

– Хватит препираться. Я говорю, что путь трудный, ты отвечаешь, что тебе это известно. Что ж, хорошо. Трудности всегда сопутствуют войне, но именно поэтому лучше всего вовсе обойтись без боевых действий. Я жду ответа Октавиана на наши предложения и полагаю, что ты доставил его.

Манеры молодого вольноотпущенника мне нравились, и я не сочла наш наполовину шутливый спор за