Кабинет Якова Бессмертного больше походит на каморку: в глубоких каталожных шкафах пылятся коробки, маленькое тусклое окно едва пропускает солнечный свет. И запах — концентрат пыли, герани и старых книг.

— Яков Андреевич, здравствуйте. Я звонила вам. — Робко застываю на входе, встречаясь взглядом с человеком, сидящим за огромным письменным столом.

Полный, лысоватый, с кустистыми бровями над карими небольшими глазами, он сидит в странной, немного неестественной позе, сложив пухлые пальцы в замок.

— Я же по телефону сказал вам, что я не частный сыщик. Я помогаю официальному следствию и не потакаю капризам каких-то... — отрезает он, а я не могу оторвать взгляд от его пальцев. Они странные...

— Я не какая-то, Яков Андреевич. — Чеканю, в несколько шагов преодолев расстояние до стола. Демонстративно выдвигаю потрёпанный стул и усаживаюсь напротив Бессмертного. — Дело о похищении моей дочери не закрыто. Им давно никто не занимается. Если быть точной — семь лет.

— Как вы сказали? Похищении?! — Яков протяжно вздыхает и резко поднимается с места. И тут же стремительно оседает, морщась от боли. — Похищении. Подумать только. Прошло столько лет...

— Вы о чем, Яков Андреевич? Вам что-то известно? Не молчите, черт бы вас побрал!

Бессмертный бессильно опадает на скрипучий стул и тяжко вздыхает. Его взгляд походит на разворошенный улей: в нем плещутся ярость, боль, страх, бессилие... Пожалуй, бессилия больше всего. Он определенно что-то знает.

— Пожалуйста, не молчите. Помогите мне.

Я готова стать на колени или станцевать перед ним за любую информацию о дочери.

— Вы пришли не по адресу, — бормочет он и мнёт свои мясистые, словно покусанные пчёлами, кисти. — Я не занимаюсь расследованием похищений.

— Неправда! — Взрываюсь я, окончательно теряя контроль. Черт бы побрал моего папашу! Неужто и тут отметился? Иначе, чем объяснить отказ Якова? — Это из-за моего папы, да? Вы знаете Руслана Шестака? Он обманул вас в прошлом, подставил или кинул?

Мой голос, пронзивший тишину каморки, звучит жалко и тихо. Да, мне не стыдно показать свои бессилие и отчаяние.

— Простите меня, Диана. Худшего следователя в делах о похищении вам не найти. Со мной вы потратите время и ничего не добьётесь. — Отирая лицо, бормочет Яков. Трёт виски и лоб, видимо пытаясь прогнать неприятные воспоминания. О чем он думает и что скрывает? — Уходите.

— Ее похитили из роддома. Арина была совсем крохой, когда ее у меня забрали, — всхлипываю я, пытаясь разжалобить Бессмертного. — Мне удалось выхватить ребёнка и убежать. Нас гнали, как добычу по ночной промозглой трассе. А потом... меня ударили и забрали девочку. Пожалуйста, Яков Андреевич! У вас есть дети?

После моего вопроса Бессмертный хватает линейку, лежащую строго параллельно к краю стола (чертов перфекционист!), и бросает ее в сторону.

— Я вам искренне сочувствую, но ничем помочь не могу. Уходите... Пожалуйста, оставьте меня одного.

— Я напишу свой номер. На случай... — дрожащими пальцами беру из стаканчика ручку и царапаю номер телефона на одном из листов. — До свидания.

— Прощайте. — Резко отвечает он, не глядя на меня.

Долбанные тайны! Я только приступила к поискам, а они облепили меня со всех сторон! Сначала папа и Глеб, теперь Бессмертный, побелевший, как пресловутый мел после слова «похищение».

На ватных ногах я спускаюсь по ступенькам старинного корпуса библиотеки и выхожу на улицу, растворяясь в сгустившихся сумерках. Я не плачу, нет... Теперь у меня есть Макс. Судьба оказалась ко мне благосклонна, подарив замечательного человека в награду за страдания. Непроизвольно касаюсь ладошкой груди — там, где бьется сердце, и сажусь в машину. Я думаю о нем, и Макс, очевидно, чувствуя это, звонит.

— Фея Динь-Динь, ты освободилась? Мне ехать за тобой?

Голос, голос. Обольстительный, терпкий, как крепкий кофе и завораживающий, как звездное небо...

— Да, — смеюсь я. — А кто это Динь-Динь?

— Лера тебе расскажет, когда приедем. Это моя племянница, ей семь лет.

Семь лет. И моей Арине было бы семь лет. Маскируя грусть в голосе, я спрашиваю:

— Макс, может мне купить твоим близким подарки? Как-то неудобно ехать с пустыми руками. Лере я могу выбрать куклу или... книгу, а твоей маме...

— Динь, я все купил, не волнуйся, — смеётся Макс. — Одевайся теплее и не забудь взять корм и пеленки для Барби.

— Слушаюсь, папочка! — манерничаю я и отбиваю вызов. 

Максим

Она мне так ничего и не сказала... Лишь улыбнулась, обнажив жемчужные зубки в ответ на мой вопрос о том, как прошёл вечер. Что-то пробормотала о «встрече с важным человеком» и отвела полный грусти взгляд. Ди не умеет играть. Может кто-то и воспринимает за чистую монету ее показную уверенность и подобие силы, но только не я... Она нежная, ранимая, мнительная, хрупкая и такая... моя. Моя. Да, я точно сказал это вслух?

Под сиденьем шумит двигатель, и в это уютное урчание вплетается звук дружного сопения девушки и двух собак. Я опустил спинки задних сидений моего старенького кроссовера и соорудил уютную постель. Динь-Динь сначала бурчала и решительно отказывалась опробовать мое изобретение, а потом уснула, едва коснувшись подушки, в обнимку с Челси и Барби.

Огни родного Бурцево мелькают на горизонте далеко заполночь. Диана просыпается, нарушив идиллическую картинку блаженного сна и, сладко потянувшись, спрашивает:

— Приехали? Так быстро...

От меня не скрывается промелькнувшее в ее голосе волнение. Дини-Динь боится не понравиться моим близким? Серьезно?

— Не дрейфь, Ди. Моя мама самый деликатный человек в мире.

— Я боюсь не понравиться им. Елене Борисовне и... Ольге. И Лере. Видишь ли, я считаю, что должна... Нет, просто обязана признаться тебе кое в чем.

Паркуюсь возле ворот дома и оборачиваюсь, встречаясь с ее блестящим, встревоженным взглядом.

— В чем же, Динь?

— Я плохая хозяйка. Не умею варить борщ и жарить котлеты, печь пироги, блины... — она конфузится, загибая пальчики, а мне хочется рассмеяться в ответ на эту глупость.

Заглушаю двигатель. Распахиваю заднюю дверь и протягиваю руку моей Диане. Ободряюще сжимаю тонкие дрожащие пальчики и привлекаю девчонку в своей груди.

— Борщ умею варить я. Если тебя это так беспокоит.

Динь смотрит с благодарностью и, подхватив на руки Барби, следует за мной.

После смерти папы прошёл всего год. Мама так и не смирилась с утратой, постарела, стала чаще болеть. Запустила хозяйство, себя, дом... Мне не хочется выставлять маму в дурном свете в глазах Дианы, но и умалчивать об истинном положении дел не хочется. Да, мне не стыдно на время превратиться в няньку для собственной матери.