Но жена при этом выдавала какие-то странные фразы: «Помни, Платон, если что, я всегда на твоей стороне, помни!»

Если что?

«Ты мне дорог, ты все, что у меня есть в жизни, – остальное неважно».

Да неужели?

Жена ценила в нем то, что он хорош собой и интеллигентен. Что с ним не стыдно показаться на людях. Что, в конце концов, он моложе ее на десять лет.

А он ценил в ней то, что она в трудный момент не оказалась сукой.

Поэтому и не бросал. Жил и терпел даже это бесконечное докучливое «деда» нелюбимой внучки.

Пару раз Платон Николаевич пытался позвонить возможным покупателям комнаты. Этот мальчик, что приходил в гости к своей однокласснице. Саша… А вот сейчас он Александр Мельников, бизнесмен. И та его подружка по имени Алиса. Там и еще были какие-то школьники… Нет, школьницы. Они все приходили к Алисе, он, тогда молодой, видный, порой сталкивался с ними на лестнице и у лифта, и они пожирали его любопытными взглядами, какими девочки-подростки порой оценивающе окидывают взрослых мужчин.

А теперь эти девочки и мальчики, это новое поколение, которое понимает лишь писатель Пелевин, скупило все здания в Безымянном переулке. Начало переделывать и перестраивать фабрику под разные там бутики, лофты, дорогое жилье. Скупило квартиры в их старом доме, вплоть до коммунальных. Столько лет все гребло под себя и приумножало, приумножало, богатело.

И вот захлебнулось в собственном ажиотаже, споткнувшись об экономический кризис.

Надо продать все и развязаться с Безымянным переулком уже окончательно.

После того инцидента и ночи в ОВД с долгим изматывающим допросом он вообще избегал этого места. Дома…

Сдачей комнаты внаем случайным жильцам потом всегда занималась жена. Но продажа требует его личного участия, потому что по документам приватизации это он – владелец старой конуры в коммуналке.

И он уже ездил туда, в Безымянный…

Этот мальчик, Саша Мельников… Он постарел. Он стал мужчиной. У него дорогой лосьон для бритья. И странный потерянный взгляд, лишь только в его офисе появляется та девочка по имени Алиса. А она превратилась в столичную светскую даму, раздалась в плечах и бедрах, она злоупотребляет косметикой и выглядит на свои тридцать пять. Но она стала весьма интересной женщиной.

И это немудрено, потому что вся их порода такая.

Все ее родственницы по женской линии корчили из себя красных королев и хозяек фабрики.

Но и это все в прошлом.

Он ведь тоже стареет. Он пытается вычеркнуть из своей памяти некоторые вещи – в том числе и ту пугающую унизительную ночь допросов в местном ОВД. Как давно это было… А все так ясно и четко. Отчего это так – чем больше стараешься забыть, тем чаще вспоминаешь по ночам и таким вот бестолковым дням, когда дети пищат и вертятся, справляя свой пятый день рождения?

– Деда, хочешь торта? – подкравшись сзади к Платону Николаевичу, ангельским голоском спрашивала внучка Снежанна. Но когда он обернулся с усталой доброй улыбкой и фразой на устах «конечно, дружок»…

…то увидел, что вся эта мелюзга от двух до пяти, кривляясь и прыская от смеха, протягивает ему на пластиковой тарелке земляной кулич, вываленный из желтого пластикового ведра. Черная земля с разоренной клумбы, а в земле извиваются и пытаются зарыться обратно червяки…

Надо же, какие вы все оригинальные, юморные – маленькие, горластые, грязные, проклятые ублюдки!

Катя впоследствии не раз вспоминала этот вечер – темный, сырой и теплый сентябрьский вечер, обернувшийся фантасмагорией.

Как светила луна среди рваных ошметков туч, отражаясь серебром в трамвайных рельсах.

Как они в первые мгновения все боялись, что она, эта женщина, бросится на них, повалит на землю, снова вцепится зубами, как бешеный зверь.

Но женщина вела себя кротко – стояла, смотрела на них не мигая.

– Эй! – лейтенант Лужков окликнул ее.

– Ее зовут Лиза, – сказала Катя. – Я слышала там, в переулке у дома. Ее имя Лиза.

Лиза, Лиза, пошли, пошли…

– Лиза, пойдемте, – сказал Мещерский и протянул к ней руку. – Пойдемте с нами.

Она сделала к нему шаг. Двинулась своей чудной и нескладной подпрыгивающей походкой.

Они окружили ее, все еще опасаясь, что она проявит агрессию. Но Лиза шла тихо – вышагивала и словно не замечала ни их, ни подоспевшего патрульного.

– Я «Скорую» хотел вызвать, так она не хочет, – сообщил он лейтенанту Лужкову. – В смысле потерпевшая. Фамилию я вот записал – Астахова Алиса. Там с ней эксперты, и народ уже собирается.

Естественно, обитатели Безымянного переулка слышали дикие вопли и шум ночной погони.

– Лиза, пойдем, пойдем. – Катя подбадривала странную женщину, как та старушка у дома днем.

– Она, кажется, ку-ку, – шепнул ей лейтенант Лужков. – Это, конечно, все объясняет. И надо проявить понимание ситуации. Но она ведь на ту женщину напала.

И тут странная Лиза взяла, как малолетний ребенок, сначала Мещерского за руку, а потом и лейтенанта Лужкова. Тот вздрогнул, но руки не отнял.

Так они и вели ее – с холма вниз, мимо нежилого купеческого особняка, мимо Хлебникова и Гжельского в Безымянный переулок.

Кровь вокруг рта Лизы успела засохнуть, и зрелище было пугающим.

Пока они спускались под горку, по Андроньевскому проезду не прошел ни один трамвай и не проехало ни единой машины.

А в Безымянном вроде никто спать не собирался. Искусанная женщина по имени Алиса Астахова уже поднялась на ноги – точнее, ее подняли. Катя, когда они подошли к дому, увидела, что все так и стоят вокруг иномарки с открытой дверью. Только вот сумка и шерстяная накидка уже не валялись на тротуаре. Их держал в руках Виктор Ларионов и растерянно взирал на то, как двое экспертов, выбравшихся на крик из старого цеха, осматривали раны пострадавшей Алисы Астаховой.

Шерстяной рукав ее платья они задрали до плеча, уговаривали, что лучше вызвать «Скорую» и поехать в больницу, в травмпункт.

– Никуда я не поеду, все нормально, – качала головой Алиса Астахова. – Я… Мы лучше пойдем домой, правда, Саша?

Возле Алисы Астаховой Катя увидела того высокого брюнета, которого заметила еще днем. На этот раз он был без секретарши и без плаща. Даже без пиджака – в одной белой рубашке без галстука на сыром ветру, точно выскочил, поспешил на крик в ночи, бросив все дела.

– Алиса, лучше в больницу, – повторял он.

– Нет, нет, все пустяки, надо лишь промыть, обеззаразить и перевязать.

В кирпичном доме горели окна на всех этажах. Жильцы, оторвавшись от телевизоров, проявляли недреманное любопытство.