– У тебя смена в одиннадцать кончается? – спросил он патрульного.

– В полночь.

– Тогда давай объедем кругом территорию и в отдел.

Патрульная машина, сияя мигалкой, тронулась и поплыла, как призрак в тумане из Безымянного к Андроньевскому проезду – мимо Хлебникова переулка в сторону Волочаевской улицы.

Ни зги, ни души. Как мертвая зона. Лейтенант Лужков обернулся, глядя в сторону далекой стены монастыря на холме и рощи, где ховалась часовня. В Безымянном на ночь осталась лишь бригада экспертов. Но у них работы непочатый край с мертвыми костями, получившими статус вещдоков.

– Чего ты тогда запаниковал? – спросил Лужков патрульного.

– Не паниковал я. Просто неожиданно все вышло.

– Заснул, что ли, в машине?

– Не без этого. А тут такой крик. Я гляжу, а она как собака в нее вцепилась зубами. Я просто обалдел.

– Хорошо, что обалдел, – похвалил патрульного Лужков. – Если бы пушку достал и выпалил, только хуже. Нападавшая – больная психически.

– Это я уже понял, все равно как-то не по себе. И место то жуть наводит.

Патрульный изрек «то место», потому что их машина уже медленно ехала по Волочаевской улице. А здесь – все в норме, все в пределах реальности. Светофор мигает – красный, зеленый. Серые дома разных времен. Окна в сиянии огней, застекленные лоджии. Аккуратные трамвайные остановки, зеленая бархатная трава на газонах. Дворы возвели шлагбаумы, чтобы чужие не мотались. И то тут, то там мигнет желтый огонек, когда местный волочаевский абориген нажимает на дистанционный пульт и въезжает на машине в родной двор.

Волочаевская улица и перекресток Андроньевского – Безымянного – словно две разные планеты.

В этом лейтенант Лужков соглашался с Катей абсолютно, мысленно, хотя она и не делилась с ним своими впечатлениями об этом уголке Москвы.

И патрульный, и Лужков устали до крайности. Двое предшествующих суток – День города и воскресенье – они дежурили от зари до зари, как и вся полиция. То сидели ранним утром на бесконечном инструктаже, превращавшемся в тупую долбежку. То таскали на себе тяжеленные стальные турникеты, чтобы все там перегораживать. И все перегораживали, перегораживали центр города. А народ особо не шел, потому что с утра лило как из ведра.

После бодрого митинга под грохот динамиков хмурый народ-электорат спешил скорее к метро, волоча за собой по лужам новенькие транспаранты, пахнувшие свежей краской. Полицейские мокли под дождем, как цуцики. И в мокрой форме желали лишь одного: чтобы все это поскорее закончилось.

И вот после двухсуточного дежурства Лужкову и патрульному выпали еще сутки в Безымянном. И какие сутки!

Они свернули на Золоторожский Вал и поехали в направлении метро «Площадь Ильича». Улица здесь намного более оживленная. По Золоторожскому Валу едет поток машин. Они притормозили у метро, оценивая обстановку.

Путан нет. Их в этом районе вечером не бывает. Пьяной молодежи тоже – понедельник, будний день. Все же один забулдыга нарушал вечернее спокойствие.

С ручным громкоговорителем в руках, обвешанный рекламными щитами, пьяный в дым, он оглашал площадь перед метро «Площадь Ильича» призывами: «Посетите нашу кулинарию! Отведайте кулинарных шедевров наших поваров. Запеканки, пельмени, котлеты, хинкали!»

Кулинария давно уже закрылась до утра. Но нанятый зазывала, хватив водки, словно и не замечал этого – мотался, как лист хреновый на ветру, и все выкрикивал хрипло в ручной громкоговоритель: «Пироги со шпинатом и творогом! Зайдите, купите!»

Редкие прохожие, выскакивающие из метро, шарахались от него в этот поздний час. Впрочем, они и днем шарахались тоже, бежали мимо по делам, страшась истратить лишнюю копейку.

– Урезонить его? – спросил патрульной.

– Пусть орет. – Лужков слышал надрывное «Пироги с капустой!» – Никому он тут не мешает.

– А я в следующем месяце увольняюсь, – сообщил патрульный.

Они словно по команде вышли из машины и нырнули в маленький продуктовый магазинчик, торгующий допоздна. Купили по банке пива. Таких магазинчиков стало пруд пруди. А еще крохотных хинкальных, парикмахерских-эконом и аптек, гнездящихся в углах прежних магазинов, поделенных на три части. В районе «Золоторожья Ильича», как окрестил Лужков этот кусок своей подведомственной территории, этого добра тоже немало. Вестники нищеты и экономического кризиса, они возникли в прежних местах, где раньше располагались магазины цветов, подарков, кондитерские и нотариальные конторы. А сейчас куда ни плюнь – везде хинкальная, парикмахерская-эконом, аптека.

– Я вот не пойму, что это за район такой, – заметил Лужков. – Все тут как-то сикось-накось.

– А я увольняюсь, – повторил патрульный. – Мы с ребятами в отделе поговорили и пришли к выводу: это уже не для нас. Лучше быть богатым и здоровым, чем больным и ментом.

– Это точно, – согласился лейтенант Лужков.

Он достал из кармана куртки пузырек таблеток, высыпал себе на ладонь три штуки и запил пивом. Они с патрульным чокнулись банками.

Доехали до угла Безымянного и Золоторожского Вала, проявили бдительность, а затем отправились в отдел, где сдали дежурство.

После таблеток и пива лейтенант Лужков ощутил некоторый физический подъем, достаточный для того, чтобы переодеться в гражданское и рвануть на метро домой.

Ох, домой, домой, домой!

Его дом на Валовой улице – фактически на Садовом кольце – располагался совсем недалеко от знаменитой типографии Сытина, что так пострадала в начале прошлого века во время восстания пятого года.

Дом высился многоэтажным монолитом напротив громадного здания «Сити-банка». Лейтенант Лужков набрал код домофона, открывая дверь родимого подъезда.

От таблеток его уже слегка вело. А в доме этом, где он родился и вырос, обитали, как в гнезде-берлоге, и в прошлые времена, и в нынешние, разные там генералы – дяди Степы и дяди Вовы, вылупившиеся из окостеневших яиц силовых органов.

В лифте Лужков размышлял о том, что все, чему он стал свидетелем за эти сутки в Безымянном, – дело мутное. И что, пожалуй, такого он еще не видал, хотя навидался достаточно и считал, что его уже ничто не удивит в подлунном мире. И еще он думал о том, что это место обладает своим собственным биополем, а может, другим каким полем – наподобие электромагнитного или там астрального. И ни к чему хорошему это не приведет. А приведет лишь к плохому и страшному.

Но он решил пока выкинуть это из головы, потому что Тахирсултан уже открывал ему дверь, обитую старым коричневым дерматином. Тахирсултан жил у них уже полгода, круглосуточно исполняя обязанности санитара и сиделки при отце лейтенанта Лужкова.

Тахирсултан был всего на пару лет старше Лужкова и имел врожденное, как все таджики, глубокое и доброе уважение к немощным старикам.