невеста снова повернулась к Ноа спиной, на этот раз чтобы та увидела, где именно воткнуть гребень в уложенные в прическу волосы, наполовину приподнятые шпильками. Волосы были жесткие от лака, и Ноа пришлось с силой нажать, чтобы зубья гребня вошли в прическу. Наконец вуаль была закреплена, невеста развернулась и торжественно склонила голову, готовясь к тому, что вуаль сейчас опустят ей на лицо. Захваченная воздействием ритуала, она закрыла глаза. Черты ее, исчезая под кружевом, стали мягкими и нечеткими, и Ноа тоже пробрала дрожь, будто она правда последней видела лицо невесты такой, какая она есть сейчас, до того, что произойдет дальше — будь то принятие на себя серьезной ответственности или посвящение в тайную мудрость — и изменит ее. Невеста медленно повернулась, чтобы посмотреть на себя в зеркало, и Ноа повернулась тоже, удивившись своему отражению, высокому и долговязому, с плоской грудью и грязью под ногтями. Внезапно она стала похожа на мальчишку, будто всю ее женственность украла невеста в девственно-белом кружеве.

Но им некогда было глубже изучить перемены в себе, потому что с лестницы снизу донесся голос матери невесты, пронзительный и полный тревоги, вызванной несовершенством окружающего мира или, что еще серьезнее, перспективой потерять единственного ребенка, у которого появится в жизни нечто более важное, чем она. Глаза Ноа и невесты встретились в зеркале, и что-то в этот момент между ними произошло, что-то важное, чего Ноа до конца не поняла. Она невнятно пожелала невесте счастья и выбежала из спальни, спряталась в ванной, пока мать невесты не прошла, и только потом спустилась вниз и направилась к фургону.

К тому времени, как они вернулись в магазин, было уже три, но работы еще хватало. Страсти, желание, горе и простое желание отметить юбилей, похоже, никуда не девались даже во время пожаров, и для всего этого требовались цветы. Кьяре, начальнице Ноа, не хватало людей, и она попросила Ноа остаться и помочь разобраться с заказами. Закончили они только после семи. Радио непрерывно изливало новости о пожарах: погибло еще двое пожарных, эвакуировали еще сотни домов. Кьяра молча работала рядом с Ноа за столом для обрезки. У нее когда-то сын умер от рака мозга, так что она привыкла к тому, что ее частная жизнь и чужие праздники имеют между собой мало общего. Закончив последний букет, нечто в тропическом духе с пальмовыми ветвями и яркими райскими птицами, Ноа вымыла руки в огромной металлической раковине. Чистя ногти, она вспомнила про невесту, которая наверняка теперь уже стала женой.

Только сев в машину, она увидела конверт из Верховного суда на переднем сиденье и вспомнила, что обещала раввину его завезти. Она ужасно устала, в ней накопилась печаль, и ужасно хотелось ее развеять, вернувшись домой, где знакомо пахнет и можно упасть на тахту и смотреть телевизор. Но раввин завтра уезжал в Польшу, а без нужных бумаг ничего так и не закончится. Он хотел, чтобы все было в порядке, чтобы хаос всего, что было сломано и перевернуто вверх дном, аннулировано и отменено, волшебным образом превратился в порядок путем простой регистрации бумаги в официальных архивах иудейского религиозного суда. Ноа вовсе не хотелось содействовать упорядочиванию того, что, как она знала, надолго — а может, навсегда — поселило у нее в сердце хаос, но противостоять этому процессу она тоже не хотела. Она ввела в телефон адрес, который дал ей раввин, не обращая внимания на пропущенные звонки и сообщения от родителей, накопившиеся за день. Она не отступила от своего решения, и в конце концов им пришлось это принять. Там, где находились ее родители, было уже поздно, а пожары ближе не подошли, так что они, наверное, пошли спать — телефон уже несколько часов не звонил. Теперь Ноа заметила, что ехать до нужного места ей всего двадцать минут, хотя оно и находится в незнакомом районе. Это оказалось где-то неподалеку от синагоги, где раввин исполнил гет, — если «исполнил» тут подходящее слово. Конечно, из-за перекрытых дорог движение могло стать интенсивнее и ехать придется дольше, но Ноа все равно развернулась и поехала в том направлении, которое указывал GPS.

Дома здесь были скромные, а на газонах перед ними не росло цветов. Мимо в сумерках неслись куда-то хасиды в темных костюмах, словно не замечая жары, а женщины в длинных юбках и с закрытыми руками, сгорбленные и торопливые, катили и тащили детей. Эти люди всегда куда-то спешат, прозвучал у нее в голове голос Леонарда. Спешат, чтобы успеть исполнить побольше мицвойс, хотя сам Мессия, великий счетчик еврейских поступков и еврейской судьбы, никуда не торопится.

Дом раввина был такой же невзрачный, как и остальные, только под деревом стоял стул из алюминиевых труб. Нейлоновые ремни его сиденья сильно провисли, будто тут кто-то часами сидел и размышлял. Но когда Ноа припарковалась и пошла к дому по диагонали через газон, она увидела, что неровная поросль травы возле стула усеяна окурками — здесь раввин просто предавался дурной привычке, которую его жена не желала терпеть в доме.

Держа под мышкой свидетельство о разводе Леонарда и Моники, она позвонила в дверь. Открыла ей, однако, не жена раввина, а его молодой помощник с редкой светлой бородкой. Увидев Ноа, он засиял от удивления. Она спросила, дома ли раввин, помахав в качестве объяснения конвертом. Нет, сказал молодой раввин, вся семья на свадьбе.

— Похоже, сегодня все женятся, — произнесла Ноа. Молодой раввин улыбнулся, удивленно приподняв брови. Ноа сжала конверт в руках, чувствуя, что пока не готова его отдать. Раввин спросил, не хочет ли она войти.

Интересно, подумала Ноа, слышал ли он вообще про пожары — запах отсюда не чувствовался. На кухонном столе стояла миска с фруктами — грушами и пурпурным виноградом со спелой влажной кожицей. Он предложил ей сесть, жестом указав на стул, потом вскипятил воду, сделал чай и налил ей в стакан. Ноа отпила, исполнившись благодарности за его простую доброту. Глядя на то, как он ходит по кухне, где все ему явно прекрасно знакомо, она вдруг поняла, что это не помощник, а сын раввина. Он сел напротив нее и размешал в своем стакане ложку сахара, беззвучно произнеся благословение перед тем, как пить.

— Ты ведь Ноа, правильно? — сказал он.

Она не помнила, чтобы представлялась по имени в день процедуры гет, но он, наверное, слышал, как к ней обращаются родители или сестра.

— Я Авиэль, но меня все зовут Ави.

Ноа бросила голодный взгляд на фрукты, и