Однако ничто не готовило нас к той работе, с которой пришлось столкнуться. Невыносимая вонь из морга разносилась далеко вокруг полуразрушенного здания, а из-за отсутствия воды мы сами все время пахли гниющими трупами. Пропавшая сумка появилась только за два дня до моего отъезда. У меня не было иного выхода, кроме как брать одежду у других. В основном работали со мной довольно крупные, крепко сбитые американцы, и поэтому я походила скорее на беженку. Даже поездка на военную базу, где располагался небольшой магазин, не слишком-то помогла делу – впрочем, я обзавелась трусами, хоть и огромного размера. В армии нет места полутораметровым людям.

Рядом с моргом стояли грузовики-холодильники, в них хранились тела, извлеченные из братских могил и ожидающие экспертизы. Когда я прибыла на место, антропологи уже раскопали две братские могилы. Это кропотливый процесс: на обнаружение скрытых могил ушли месяцы, а на обнаружение тел – недели. В этом деле необходима точность: тела были для нас важнее артефактов, извлеченных из пирамид. На их восстановление требовалось много времени и терпения, а трудились над ними далеко не патологи со скальпелями, а антропологи с кистями и лопатками.

Раскопки оказались трудным делом, и уровень сложности зависел от того, первичная ли перед нами могила (место, где тела захоронили сразу после смерти) или останки из второго, третьего захоронения – когда первичную могилу разрушал экскаватор, тела из нее сваливались кучей в огромную вырытую яму в стороне, а затем укрывались чем-то. Антропологи рыли траншею вокруг места захоронения, чтобы обозначить границы, в пределах которых лежали останки, а затем принимались медленно очищать тела, сваленные кучей.

При обнаружении тела, его части или какого-либо предмета используется стандартная система. Каждой улике присваивается номер. Как только антропологи нанесут номера на каждую найденную улику на месте преступления, все находки отправляются в отдельные мешки для тел, на которые тоже наносится номер. Мешки доставляются на «склад», например, в грузовики-холодильники, и отправляются по очереди в морг, где ожидают экспертизы. В Тузле наши ресурсы были ограничены, поэтому тела приходилось сваливать одно на другое в холодильниках. Тревожное зрелище, когда открываешь дверцу впервые, но нам было важно сохранить тела, чтобы извлечь из останков как можно больше информации. Обычно чем сильнее разложение, тем сложнее установить личность погибшего и причину смерти. Но процесс тот же, что и всегда, будь это ножевое ранение в Глазго, стрельба в Дублине или массовое захоронение в бывшей Югославии.

На ранних этапах извлечения тел из братских могил упор делался на то, чтобы доказать, что солдаты погибли в результате военного преступления. Трупов было очень много – мы боялись, что никогда не сможем опознать все останки. Мы должны были убедиться, что заметили каждую мелочь на теле, – в будущем это помогло бы при опознании.

Состояние тела в некоторой степени зависело и от того, лежало ли оно на дне могилы или наверху: положение влияет на скорость разложения, а значит, и на возможность установить точную причину смерти.

Обычно я начинаю исследование тела с головы и спускаюсь к ногам, отмечая по пути все особенности и детали, которые могут помочь при опознании. Описываю в отчете одежду погибшего, затем изучаю тело на предмет внешних повреждений, особенно обращая внимание на те, которые могли бы привести к смертельному исходу. В ходе рассмотрения массовых смертей мы начинали с предположения о том, что смерти случились не по естественным причинам, и его нужно было доказать. Второе предположение: солдаты погибли при расстреле. Однако, разумеется, только после вскрытия судмедэксперт в состоянии это подтвердить или опровергнуть.

К вскрытию этих тел я отнеслась точно так же, как и в случаях обычных убийств. По завершении предварительного обследования я осматривала одежду на предмет дыр, которые могли бы указать на то, что человек погиб от пулевого ранения. Затем так же осматривала поверхность тела на наличие отверстий, чтобы найти места, где пуля могла войти и выйти. Делала рентген, чтобы проверить, не осталась ли пуля в теле, и уже потом проводила вскрытие в поисках внутренних повреждений.

Однако здешние условия выходили за все рамки обычности: одежда была серьезно повреждена или отсутствовала, тела сильно разложились, кожа отслаивалась, многие повреждения были вызваны вскрытием могил или массовым перемещением покойных в другое место захоронения, вторичную могилу. Кроме того, рентгеновский аппарат, флюороскоп, не работал во время моих поездок, что ограничивало возможность увидеть металл внутри тел. Впрочем, я уже проводила вскрытия эксгумированных тел на кладбищах, в сараях и полях, в авиационном ангаре, поэтому сложности, с которыми мне пришлось столкнуться в импровизированном морге, не помешали сделать все от меня зависящее.

Мы снимали и детально изучали одежду, составляли полное ее описание, вплоть до количества пуговиц и цвета ниток, использованных для их пришивания. Также мы по возможности фиксировали любые повреждения, которые могли быть связаны с травмами. Например, проверяли, не указывало ли что-то на применение повязок на глаза и ли ограничение подвижности. Тела были разными: от серого цвета покойников до скелетных останков, что затрудняло обнаружение повреждений, которые могли повлечь за собой смерть.

Иногда мне везло, и я находила зеленые следы, что свидетельствовало о нахождении поблизости пули, покрытой медью. В некоторых случаях, особенно при травме головы, повреждение кости выглядело довольно типично для пулевого ранения, и я с уверенностью могла заявить, что это и есть причина смерти, даже если пули не обнаруживалось. Однако гораздо чаще не было достаточных доказательств, чтобы установить окончательную причину смерти, и мне приходилось помечать эти дела грифом «неустановленная причина смерти». Приятного мало, зато честно.

Некоторые следователи, назначенные ООН, чтобы определять, случилось ли военное преступление или нет, считали, что все это бесполезно и может лишь нанести ущерб делу. Однако мы с коллегами полагали: даже если установить, что какой-то небольшой процент погибших умерли в результате пулевых ранений, сопутствующих обстоятельств и результатов вскрытия будет достаточно, чтобы подтвердить версию военного преступления.

В течение следующих лет, пережив ту поездку, я продолжила работу с ООН, поддерживая их в борьбе с военными преступлениями на территории бывшей Югославии. Условия в Високо и Загребе оказались значительно лучше по сравнению с Тузлой, там даже было электричество. Работа не поменялась: все задокументировать, постараться установить личности погибших и выяснить причину их смерти. В любое время в морге можно было встретить до шести работающих судмедэкспертов разных национальностей, а также около дюжины антропологов.