Но Ноэми ничего не делает просто так. Она лучше всех понимает, как и что происходило и произойдет, и не потому, что она волшебница какая, просто мыслит системно. И когда она разъясняет домашним ошибки предков, и почему они разорились, и что надо делать, чтобы выправить положение, а другие встревают со своими советами, она только головой качает и в конце концов всегда оказывается права.

Бестолковая графиня все смотрела и смотрела, как Ноэми качает головой: мол, «мыслить надо системно», а потом взяла да и заглянула в словарь проверить, что значит «система», и прочла: «множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, образующих определенную целостность, единство». Такое определение ей очень понравилось: значит, тот, кто мыслит системно, умеет расставлять всё по местам, по порядку, понимает связь между причиной и следствием, но все равно она пытается спорить с сестрой и днем с огнем ищет то, что не укладывается в систему, а Ноэми терпеть этого не может.

Теперь, когда к ним заявился Элиас со своими рабочими и занялся реставрацией заднего фасада, Ноэми всё время дома, следит за работой и экономии ради может сама покрасить окно или залезть на карниз и поправить водосточный желоб. Совсем рехнулась. Но вообще-то, если подумать, есть в ней что-то от птички, обустраивающей свое жилье.

Всем известно, что она готова жизнь положить, только бы восстановить фамильное гнездо и выкупить когда-нибудь квартиры номер два, четыре, пять, шесть и семь. Но они слишком бедны, вернее, не так богаты, чтобы отремонтировать сразу весь дом, и ремонт идет участками, но едва они приведут в порядок что-то одно, как другое рядом рушится.

Графини последний раз видели Элиаса еще чумазым мальчишкой, противным грубияном, и таким его и запомнили. А он оказался светлокожим, руки, хоть и в мозолях, изящные, как у пианиста, а взгляд открытый и жизнерадостный.

Ноэми с ним подружилась. Ей нравится, что он остается работать сверхурочно: докрашивает окно, повиснув на мостках, или доштукатуривает участок стены. И постепенно они подружились.

— Почему бы вам не продать этот дом, — крикнул он ей как-то с мостков, — и не переехать всем вместе в красивый, новый с гаражом и лифтом?

Ноэми, проверявшая лепнину в столовой, где никто никогда не обедает, резко обернулась и подошла к окну, чтобы объяснить ему, как важна вся эта старина и что она считает своим долгом сохранить то, что осталось от старого Кальяри, который, хоть и пострадал от бомбардировок, но все равно прекрасен. Вот он, Элиас, никогда не задумывался, почему в Кальяри никогда не скучно? Всё потому, что город стоит на склоне — весь из подъемов и спусков, и сколько по нему ни броди, он всегда разный: из густой тени вдруг выходишь на яркое солнце, а когда меняется ветер, то Кальяри меняется вместе с ним, и узнать его по-настоящему жизни не хватит.

— Раз уж мы с вами все равно беседуем, — сказала она в конце концов, — может, выпьете кофе?

— Спасибо. Налейте в бумажный стаканчик, я выпью прямо тут, на лесах.

Но Ноэми вернулась с подносом и фарфоровыми чашечками с серебряным рисунком — теми самыми, из королевского сервиза. Она поставила всё на подоконник, и они выпили кофе в небесах.

Он сказал ей, что вот так, в оконном проеме, она напоминает ему настоящий портрет, такие только в музеях висят, и что ее портрет он бы с удовольствием повесил у себя дома. А про тот новый дом с гаражом он просто так сболтнул, ведь он тоже обожает все старинное.

С того дня Ноэми носит ему кофе по всем правилам: на подносе, в фарфоровых чашках, с серебряными ложечками.

Другие рабочие, глядя на них, шутят и посмеиваются, да и те, кто живет в проданных квартирах, наблюдают за ними из окон и судачат. Ведь Ноэми старше Элиаса, и их дружба, которая могла бы показаться такой романтичной, на самом деле выглядит довольно смешно. Но сестры, понятное дело, надеются, что Элиас и Ноэми поладят, и ничего странного и тем более смешного в этом не видят.

Но вот недавно случилась одна неприятность. Возможно, Элиас застеснялся, чувствуя на себе пристальные взгляды приятелей, да еще и зрители стояли у окон. Он уронил чашку, и та разбилась. Ноэми бросилась в сад подбирать осколки, но склеить чашку было уже невозможно. Элиас тоже спустился с мостков и поспешил вниз.

— Ничего, ничего, — повторяла Ноэми, хотя губы и руки у нее дрожали.

С кофейным ритуалом было покончено. Отныне окна перед мостками будут закрыты.

— Всего лишь чашка! — все твердит Маддалена. — Подумаешь!

Элиас был убит. Он-то знает цену такой вот чашки. Не один год сам собирает старинную посуду, что когда-то украшала столы благородных семейств, с тех самых пор — рассказывает его тетушка — как влюбился в сервиз, который те же самые графини подарили ей на свадьбу.

Коллекция у него замечательная и все пополняется, так что часть ее пришлось перевезти в коробках в комнату тети — в деревенском доме ей уже не уместиться. Так нянюшкина комната превратилась в музей, где Элиас может работать экскурсоводом.

После того случая с чашкой он показал Ноэми свою чудесную коллекцию и попросил ее взять себе что-нибудь взамен.

Он объяснил ей, что все свои экземпляры он нашел по счастливой случайности, и многие, у кого он покупал посуду, считали, что расстаются с никому не нужным хламом.

Особенно дорожил он савонской салатницей, расписанной синими и розовыми цветами, подставка под нее была когда-то реставрирована.

Еще один ценный экспонат — фаянсовое овальное блюдо конца восемнадцатого века из Альбиссола-Супериоре с набитым морской губкой фоном, расписанное произвольными мазками. Такие блюда — огромная редкость, на них подавали рыбу, запеченную на ароматных древесных углях с мастикой и ладанником, и водились они лишь в богатых семьях, а в Кальяри могли попасть только через Лигурию и Пьемонт во времена королевства Сардинского.

Потом он показал Ноэми церковные кувшины восемнадцатого века из Черрето-Саннита, выполненные в римской традиции из майолики — белые с характерной лазурной росписью ручной работы. У него их два: круглый и овальный. То, что ему удалось отыскать такие большие, — огромная удача, потому что, как правило, эти кувшины совсем маленькие.

Очередное бесценное сокровище — майолики из Ариано-Ирпино кампанской школы, работавшей на поставщика Бурбонов. У Элиаса их штук сорок, и Ноэми может забирать хоть все.

Но главное достояние — памятные тарелки, выпущенные в честь боев в Африке или объединения Италии, с надписями вроде «Мы победили» или «Италия свободная и могучая».

Ноэми смотрела и слушала с восхищением, но так и не выбрала для себя ничего взамен разбитой чашки и сказала, что коллекция у него действительно уникальная, но не идет ни в какое сравнение с кофейным сервизом производства Джузеппе Безио, в котором теперь не хватает чашки, и дело совсем не в том, что сервиз пришелся по душе королю, но главное — он был полный, на двенадцать персон, а теперь всего на одиннадцать. Блюдце есть, а чашечки нет. Система, лишенная одного элемента, теряет всю ценность.