— Нет, — Вера, как маленькая, зажала уши руками, и даже зажмурилась. — Уйди, просто уйди, я не хочу ничего слышать!

— Ты ведь поняла, что я хотел сказать, да? — нестерпимо хочу касаться ее, не переставая, с той же силой, с которой раньше мечтал никогда не ощутить ее прикосновений, ее кожи под своими руками. Отрываю ее ладони от висков, и впечатываю Веру в дверь спиной, прижимаясь к ней эрекцией, чтобы чувствовала.

— Я не желаю об этом говорить.

— Зато я желаю. Она травила меня, ясно тебе? — склонился над девушкой, вдыхая умопомрачительный аромат ее тела, и зашептал: — Нику она любила, и шагу не давала ступить без ее согласия. Мать не знала, что вы гуляете, думала, что ты приходишь иногда. Сестра тайком сбегала, пока мать в библиотеке была. А когда Ники не стало…

— Хватит, пожалуйста, — будто эхом, но я лишь головой качаю — нет уж, слушай.

В мамочке тебе тоже пора разочароваться, милая. Чтобы лишь я остался, а затем — никого.

— Когда Ники не стало, она обратила свое внимание на меня. Я любил ее, не хотел видеть, что не нужен ей, думал, что сестру любит больше, потому что она девчонка, и им нужны нежности. Но, видишь ли, в чем дело: она не просто любила Нику больше, она только ее и любила. А затем у нее только я остался, — усмехаюсь горько, все еще невозможно поверить, что это правда со мной было, — и я, здоровый пацан, начал болеть. А наша с тобой мамочка принялась ухаживать за сыном так рьяно, что просто удивительно. Водила к терапевту, на рентген, но вот кровь почему-то запрещала брать, и притаскивала в больницу справки из частных клиник, в которых я, якобы, проходил обследования. Что все в порядке, и это не отравление. Нравится тебе рассказ?

Вера замерла. Я не уверен, что она слушает, что слышит — глаза смотрят вникуда, она не со мной, она нигде и везде, но в моих руках, и я заставлю поверить. Ведь я, в отличие от нее, говорю правду.

— В любом случае я продолжу, — мимолетно поцеловал Веру в висок, ощутив рваный вздох — значит, слушает меня, не закрылась. — Никто не мог понять, что со мной: анализы на жидкости, которые я не сдавал, были в порядке. Рентгены, МРТ, и прочая хрень всего организма не выявила даже остеохондроза, а я загибался. И наша мать-героиня жертвенно клала себя на алтарь любви к сыну, приковав меня к себе, и пичкая отравой. Мы с отцом видели, как она меняла таблетки, как подсыпала какую-то дрянь в еду лишь для меня.

— Я не верю, — сказала Вера глухо. — Все не так, это бред какой-то. Ты не о маме рассказываешь!

— О ней, милая, — Вера уткнулась лицом мне в шею, прячась от жестоких слов, которые, надеюсь, дойдут до нее во всей неприглядной истине. — Отец не хотел в это верить, прямо как ты, и проверил мои лекарства в лаборатории.

Я ждал вопроса, но он не последовал. Девушка затихла, прижалась ко мне устало, и вдруг расхотелось вести этот разговор — зачем? Не лучше ли втащить ее в квартиру, и еще раз поцеловать?

Нет, не лучше. Успеется, а сейчас пусть дослушает до конца.

— Яд. В большой дозе смертельный, в маленьких вызывает интоксикацию организма. Знаешь, что меня ждало? Разрушение иммунной системы, отказ органов, и прочие прелести. Зато она смогла бы самоотверженно ухаживать за мной, наслаждаясь восхвалениями соседей и друзей. Вот почему я не страдаю по ней — ТВОЯ мать получила то, к чему меня подводила, и мне ее не жаль.

Не помню, как я вырвалась от него, как забежала в квартиру, как закрылась — этот проклятый день я навсегда запомню, хотя больше всего хочется забыть, стереть из памяти, не думать.

О его губах не думать, о поцелуях, о жаре, что по телу разлит, о невыносимом желании, с которым я не знаю, что делать — самой мне не утолить его, это обман, пустышка. Жаль, что я еще девственница, иначе бы пошла в бар, и подцепила первого попавшегося парня, представляя, что это этот подлец.

— Это неправда. Неправда, неправда, неправда, — твержу я мантрой, меряя шагами нашу квартиру: из своей комнаты в коридор, затем к маме, снова в коридор, на кухню, и обратно. — Нет, все это, все, что Влад наговорил — это больная ложь, он тоже сломался после смерти Ники, он бредит!

Мама заботилась обо мне, и о Владе заботилась, а он ее предал, сын, называется! Скотина он, а не сын, правильно мама не хочет его видеть, я бы тоже не захотела такого ребенка! Или… или нет? Разве материнская любовь не безусловна?

— Нет, — зажмурилась до боли в глазах, прогоняя мысли свои, слова Влада, что все еще звучат в голове, и собственные догадки — оскорбительные, они так созвучны с тем, что я услышала, и долгие годы я… я ведь знала, что это…

— Нет! Нет, Боже мой, нет! — выкрикиваю одновременно со звоном будильника и, доказывая и себе, и Владу, что не мама чудовище, а мы, раз усомнились, открываю шкаф, и достаю ненавистные мне витамины.

Запиваю сначала одну, затем вторую, и после целого стакана принимаю третью. От витаминов не умирают, максимум прыщи грозят от высокой концентрации. Выпиваю еще бокал воды, смахиваю слезы ужаса, ведь в глубине души каждое слово во мне откликнулось узнаванием, и пониманием, и лютой к себе ненавистью за это.

И к предателю-Владу.

На работу я все-же пришла. Явилась, лишь переодевшись в чистое, а так — страх Божий: без макияжа, заплаканная, с жуткой прической — кудри, не распутанные после мытья, выглядели колтуном, и плевать!

— Вера? — Влад удивился, увидев меня в приемной, а затем улыбнулся. — Думал, что не явишься, и придется ехать за тобой. А ты здесь раньше всех.

— Уборщица раньше пришла.

— Что с тобой? О моих словах думала, да? — Влад заправил выпавший из пучка локон за ухо, и руку с моей щеки так и не убрал.

Против воли, презирая себя за это, прижалась к его ладони, продлевая ласковую нежность — редкую гостью в моей жизни, и сейчас мне все-равно, что Влад маму порочит, мне плевать на все.

Лишь бы прикасался. Лишь бы смотрел на меня своими светлыми глазами. Лишь бы не отпускал никогда, пусть даже силой рядом удерживая — с ним лучше, чем без него.

До этого пустота была.

А сейчас горечь.

— Сделать тебе кофе?

— Сделай НАМ кофе. Жду, — в коридоре послышались шаги, и Влад отдернул ладонь от моего лица, а затем зашел в свой кабинет.

Я же, окончательно запутавшись в своей любви-ненависти, встала со стула, чтобы пойти в небольшую кухню к кофемашине, и голова закружилась, тяжелой стала — не удержать. И с каждым пройденным шагом до кухни, с каждой секундой гудения кофемашины, с каждым глотком воздуха, что я вдыхала, идя к Владу, мне становилось все хуже, и хуже.

Тело ватное, как и мысли — они не плывут, а утопают в тяжелом песке. Я вижу, как Влад шевелит губами, как говорит мне что-то, но понять его не могу. Как и сказать — голоса нет.

Руки задрожали, и единственное, что я услышала — звон разлетевшихся чашек, прежде чем ноги мои подкосились, и я рухнула на пол.