ночь, разумеется, не спала, как ни странно, не плакала, потому что решила подождать. Он вернется, это просто кризис: недостойная Димы работа, на собственное жилье при таких зарплатах рассчитывать не приходилось, по большому счету и перспектив не светило. Это у Димы пройдет, надеялась Люда, он вернется, ему будет стыдно, а она его заранее прощала.

Не вернулся Дима на следующий день, зря прождала его и второй день, и третий, и четвертый… Люда звонила ему, не переставая, едва выдавалась свободная минутка, ей отвечал механический голос:

– Абонент вне зоны… оставьте сообщение…

А что скажешь в коротком сообщении, которое, скорей всего, услышат посторонние? Что без него боль с каждым часом усиливается и просто убивает? Говорить об этом Люда не могла, а эсэмэски отправляла: «Вернись, пожалуйста», «Где ты?», «Димка, мне очень плохо, позвони», «Ты не можешь со мной так поступить, что случилось?» Эсэмэски оставались без ответов.

Прошла неделя, прежде чем окончательно дошло: Дима бросил ее, бросил безжалостно, подло, бесчеловечно. И вот тогда период ожидания перетек в глубокую депрессию, она ревела сутками, в конце концов, допустила непростительную ошибку во время банковской операции, в результате последовало увольнение. Она осталась без Димы, без работы, без друзей – божеству не нравились подружки Людаши, он хотел оставаться с ней наедине, а не в компании «овец». Она тоже нуждалась в единственном человеке – в Димке, потому не отстаивала свое право на друзей и… потеряла всех.

Закончились деньги, а работу Люда не искала просто потому, что жизнь потеряла смысл, зато было много боли: ее мысли, тело, душа стали одной сплошной болью. Ну и как некоторые люди, потерявшие почву под ногами и смысл в этой красочной, волшебной жизни, Люда искала, чем заглушить непереносимое состояние…

Тихон часто ночевал у матери, как бездомный пес, хотя квартиру имел очень приличную – из четырех комнат. Детство он провел в этом дворе, наблюдая, как время корежит постройки, Тихон тоже часть того же формата, куда тянуло заехать и посидеть под кронами старых деревьев. Ко всему прочему мама после смерти отца болела, волей-неволей приходилось оставаться у нее, к нему переезжать она отказывалась. Здесь же и бабушка Тихона проживала, в девяносто лет она ушла в мир иной, оставив внуку маленькую квартиру. Ему покосившееся счастье даром не нужно было, поэтому распоряжалась недвижимостью мама и сдала внаем симпатичной паре за символическую сумму.

Несколько раз он подвозил Людмилу на работу, девушка была непохожей на себя – потерянной, рассеянной, его вопросов не слышала, потом вовсе перестала выходить из дома. Однажды вечером, когда основательно стемнело, а двор опустел и наполнился ночной тишиной, Тихон, сидя на крошечной терраске после работы и попивая чай с мамиными булками, увидел Людмилу, вышедшую из дома. Она побрела к проспекту, именно побрела на ватных ногах, как сонная муха. В это время на терраску вышла мама с банкой сгущенки и плошкой, он и поинтересовался, кивнув в сторону девушки:

– А что это с твоей жиличкой? Чего она как с креста снятая?

– Людочка? Ой, Тишенька, ее соседка снизу по секрету рассказала, что Димка бросил Людочку, она болезненно переживает, но ни с кем не делится.

– По нему сразу видно – козел. Избалованный козел.

– Не преувеличивай, – погладила по волосам сына Лина Марковна, он увернулся от ласки. – Красивые мальчики часто кажутся избалованными, но это не всегда так. Тишенька, честно скажи, тебе нравится Людочка?

– С чего ты взяла? – неподдельно изумился он.

– Ты часто подвозишь ее, мне доложила…

– Ма! – хмыкнул сын. – Если бы все, кого я подвозил, мне нравились, пришлось бы завести гарем, а это накладно. И поменьше слушай Метлу.

А вечер выдался очень теплым, безветренным, ароматным, в такие вечера не хочется уходить в комнату. Тихон, хотя у него работа прозаическая, на которую никак не влияет очарование весеннего вечера, остался на терраске поработать с документами. Он принес ноутбук, расположился, Лина Марковна время от времени приносила ему чай, так и засиделся допоздна. И вдруг! Под единственным во дворе фонарем появилось босоногое привидение в коротком свободном платье, оно передвигалось от своего дома к проспекту, а ведь пару часов назад уже шла туда.

– Куда это она босая? – озадачился Тихон. – Пьяная, что ли?

В самом деле, Люда пошатывалась – походка, характерная для глубоко нетрезвых людей, только есть одна весьма нехарактерная вещь: мамина жиличка непьющая. Однако раз в пятилетку и трезвенники надираются, гласит народная мудрость. Девушка вышла из светового пятна, но голубоватое платье еще маячило некоторое время, в конце концов, растаяло в темноте. Вид странный, движения неестественные, Тихон недолго мучился выбором (да и какой это выбор?), решил проследить за ней, а то мало ли куда занесет девчонку.

Он спустился с терраски и, просовывая руки в рукава вязаной кофты, поспешил к проспекту, куда ушла пьяная Людочка. Как же вовремя он вышел! И вынужден был кинуться к Людмиле, она перелезала через железное ограждение на проезжую часть, а машин тут… хренова туча даже в позднее время.

– Ты что делаешь, дура! – закричал Тихон.

– Пусти! – взревела Людочка, когда он поймал ее уже на той стороне и притянул к ограде. – Отцепись!.. Кто тебя звал?.. Отстань!..

Она рвалась на проезжую часть, да куда ж справиться с ним, у него хватка медвежья!

– Заткнись! – свирепо гаркнул Тихон и с легкостью переставил Людмилу на тротуар. Схватив за плечи, затряс ее, рыча в лицо: – Идиотка! Жить надоело – подыхай! Но за что людей подставляешь? Под колеса бросаешься, да? А кто-то из-за тебя в тюрьму, да? Пьяная?.. – Шумно втянув носом воздух, он растерялся. – Нет, вроде трезвая… Наркоманка?!

– Я не… нарко… ма…

И эдак стекла по нему вниз, как кисель! Тихон попытался поставить ее на ноги – нет, не стояла, он взял на руки полубесчувственное тело и понес домой, ругаясь вслух:

– Надо ж было мне сидеть так долго! Теперь возись с идиоткой. Кинуть бы тебя на дорогу, пусть автобус переехал бы, таким дурам не стоит жить, но водителя жалко… Тупица… Больная… Черт, маленькая, вся из себя тростиночка, а тяжелая, блин… Ну, зараза, я тебя завтра сам прикончу…

Принес полутруп в ее квартиру, которая, конечно, была открытой – заходи и бери, что хочешь. Бесчувственную девушку он кинул на диван, выругался тихо непечатными словами и развернулся, чтобы уйти, но глаза упали на пол. Повсюду валялись изорванные клочки, то ли писем, то ли… Тихон наклонился, поднял один клочок, второй, третий – это были рисунки, а между клочками… Он так и вытаращил глаза