Их тянуло друг к другу. Они не знали природу этой тяги, но бросались в любовь, как в пропасть, не боясь, будто кто-то сказал: будет страшно, но не убьетесь.

Светка сегодня не могла пойти к нему — какой-то юбилей у родителей, годовщина чего-то, не поймешь их с этим пристрастием отмечать все давно прошедшее.

Шли по улице, сцепившись пальцами — Алишер удерживал, Светка пыталась высвободиться:

— Я сама не хочу, Али, отпусти, пожа-а-алуйста…

Нарочно тянула по-детски, под дурочку, дразнила его, а он велся, и его сердце переполнялось нежностью, как пластиковый бокал — пивом с пенной шапкой, в жаркий день, в Парке Горького.

— Не уезжай. Останься.

— Дразнишь ребенка конфеткой.

— Это ты ребенок?

Вырвала руку, протянула в сторону дороги — резко скрипнув шинами, тормознул частник. Вернулась к Али, собрала в кулачки ворот его рубашки, притянула к себе и поцеловала, жадно, долго, набираясь его запаха перед разлукой. Отпустила, выдохнула, прыгнула в такси.

— Позвони, как доберешься!.. Люблю тебя!.. — понеслось вслед.

Проводил машину глазами. Продолжал стоять, не пойми зачем, словно расставание лишило способности двигаться. С дороги к обочине приняла, затормозив, «Ауди», черная и дорогая. Алишер отошел, чтобы не мешать. Задняя дверь открылась, оттуда выглянул седоватый дядечка с ямкой на подбородке и со Светкиными глазами.

— Здравствуй, Алишер. Присядь, пожалуйста.

А что оставалось делать?

— Ты парень умный. Сколько еще побарахтаешься — год, два? Пока в тюрьму не сядешь или свои же не прирежут. Найдут тебя с перерезанным горлом на полу кухни в грязной однушке в Капотне, и твой вклад в вечность ограничится репортажем в «Криминальных хрониках»: «… по версии следствия, пострадавший стал жертвой криминальной разборки…»

Ехали по узким, не главным улочкам. Машина шла мягко, отчего было ощущение, что они внутри пузыря. Пахло кожей.

— Ты на меня похож, молодого, даже внешне. Ощущение, сам с собой говорю, вернулся на машине времени. — Имомали, отец Светы, усмехнулся, но не Алишеру, а затылку сидевшего впереди, рядом с водителем, и затылок покивал. — Я сам с низов начинал. С самого дна. Абрикосами торговал на Бауманском. Все что есть сам заработал, пахал и думал, думал и пахал. Так и тебе надо — думать!

Стукнул двумя пальцами в лоб Алишеру. От пальцев пахло одеколоном и табаком.

— Что вы вместе не будете, понятно. Не для того растил, и ты рано или поздно на запах другой манды ускачешь. А у нее будет нормальный парень…

— Бридинг называется, — не удержался Алишер.

— Что? — Имомали не привык, что перебивают, застигнут врасплох.

— Как у лошадей. Или собак. Когда вяжут породистых, чтобы ублюдков от дворняг не наплодили.

Имомали смотрел на Алишера без злобы, с разочарованным удивлением. Подал голос затылок:

— Могли голову тебе свернуть и в речку выкинуть. Я был «за», кстати. Но Имомали Рахмонович мягкий человек, хотел поговорить. Еще раз его перебьешь, рот разобью. Я не мягкий.

— Я не хочу, чтобы она страдала. Чтобы проходила все это, знаешь, слезы, нервы… с тобой. Ты не исчезай — позвони, извинись, объясни, что не любишь, что развлекался… — Имомали нелегко далось следующее слово, выбросил его с мелодраматическим придыханием: — трахался… А сам уезжай. Из Москвы, куда хочешь. Устрою документы, дам денег на первое время, учебу оплачу.

Он выждал с минуту.

— Понимаешь, что я тебе другую жизнь предлагаю? Ты сейчас билет счастливый вытащил.

— А… — Алишер опасливо покосился на затылок.

— Говори.

— Учеба, конечно, круто, но меня не вштыривает. Можно деньги сейчас?

Имомали хмыкнул, полез во внутренний карман, достал пачку купюр, скрепленную пижонским золотым зажимом. Стал отсчитывать бумажки, одну за другой, а Алишер протянул руку и забрал все вместе с зажимом. Сунул пачку в карман, кивнул на затылок. Имомали шепнул тому на ухо, и затылок распотрошил свой кошелек.

— Мы поняли друг друга? Больше чтобы я тебя не видел со Светой.

Али, вылезая из машины, подмигнул, паршивец.

— Ясен пень, — и добавил, улыбаясь, — папа.

«Ауди» отъехала, а он щелкнул клавишей быстрого набора:

— Доехала? — сказал, шурша бумажками в кармане. — Давай на пару дней в какой-нибудь отель завалимся в Подмосковье! Президент-люкс, шампанское в номер, а? Бабки есть… Откуда-откуда, лохов развел!

А в салоне «Ауди» Имомали, ковыряя пальцем ямку на подбородке, бросил затылку:

— Настырный, сука. Не отступится. На пару недель Свету в Англию ушлю, потом думать будем.

Машину качнуло вперед, когда водитель остановился на красный.

— Я таких знаю, — продолжал Имомали, достав четки. — Он как резина: сильнее жмешь, мощней отдача. Поизящней надо, чтобы навсегда отстал.

Затылок кивнул, машина тронулась.

На Ленинском объехали пробку. Белые с синей полосой ментовские «Фокусы» окружили шесть лежащих на асфальте, разбросав руки в вязком кровавом киселе трупов. Затылок приник к телефону, поугукал туда, хохотнул и почтительно сообщил:

— Мальчишки инкассаторов грабили. Друг друга перебили, а деньги кто-то из прохожих увел. Вот пруха!

Ждал смешка, но Имомали поднял брови и покачал головой: в каком мире живем, и затылку ничего не оставалось, как стереть с лица ухмылку и сконфуженно отвернуться.

* * *

В части прогнозов Винер был прав.

Кризис шел по России, грубой, когтистой метлой вышвыривая на улицу миллионы лишних. Замирали стройки. Останавливались заводы. Бумажные листы, прикрепленные изнутри к окнам, закрывали голое нутро закрывшихся магазинов. Из-за банковского кризиса провалили сев.

Города замноголюдели — в будний день мужики кучками стояли у подъездов, с пивом и семечками, с тяжелой, пока затаенной злобой поругивая «их», кто наверху и за все отвечает. Оранжевые рабочие куртки гастарбайтеров в этих кучках соседствовали с льняными дизайнерскими пиджаками. Ощущение, что они снова использованы, обмануты и никому не нужны, до поры до времени сплачивало людей — против «них».

Но и «они» оказались в том же положении страха и неопределенности, так же приглушенно шептались кучками, только не на кухнях и у подъездов, а в коридорах Думы, отдельных кабинетах ресторанов, во дворах особняков, после ужина, отослав жен в дом.

«Они» не знали, как бороться с недугом, переложив лечение на «зарубеж» — зараза пошла оттуда, и пока там не справятся, нечего и пытаться. Больше их интересовало другое, насчет «этих» — получится сдержать или пора уже драпать? Склонялись к последнему. Рано или поздно, понимали они, гнев народа, копившийся десятилетиями, прорвет жалкую плотину из трусливого среднего класса, коррумпированных, ни к чему не способных ментов и не уважаемого никем закона.