Лев Карлович выдержал паузу, наслаждаясь нетерпением Ольги. Она подалась к нему, наклонившись на одну сторону кресла, и он пожалел, что не курит трубки — сейчас бы мог эффектно набить ее.

— Есть теория, что Бог существует уже потому, что в него верят. Факт веры, такой долгой и поддерживаемой таким количеством людей, обусловил факт существования. То есть не Бог создал землю и людей, а люди выдумали Бога, но нарисовали его портрет столь ярко и подробно, что он осуществился, и стал влиять на их жизни.

— То есть… материализовался из мысли?

— Не совсем. Скорее, он каждый миг существует, как совокупная мысль человечества, как становая ось мироздания.

— Как финансовые институты, — подал голос Винер, которому не нравилось, что все внимание девушки достается старику. — И Бог, и бизнес основаны на доверии.

— Люди здесь жили испокон веков, — снова перехватил инициативу Карлович, понимая намерения Винера. — До христианства они верили в богов места, стихий — ветра, солнца, огня. Они одушевляли природные явления, приносили им жертвы, устраивали в их честь празднества, то есть вводили в ежедневный обиход жизни до такой степени…

— Что те материализовались?

— Именно. Христианство срубило древо язычества, а про корешки забыло. И старые боги остались — но слабенькие. Христос забрал себе главный поток веры, а им перепадали крохи от праздников, обрядов, обычаев. Они захирели, но никуда не делись. Лешие, домовые, русалочки…

— То есть… «лагерный» правда есть? — как ни старалась сдержаться, Оля с беспокойством оглянулась вокруг — тьма со всех сторон дышала на них неведомым.

— Конечно. Потому что его думают. Поэтому и все призраки эфемерны, прозрачны на свету, невесомы. Это не явления или объекты, а мысли о них. Лагерный есть. И мы на его территории. Если хотим ужиться — надо уметь его задобрить. Когда наши смеются, — он озабоченно покачал головой, — его это злит. Они отрицают его существование в его же доме. Вести себя так — все равно что читать атеистическую лекцию в церкви.

Гаркнул проснувшийся, но не подававший виду Игнат — Ольга вскрикнула, испугалась, схватилась за сердце. Он засмеялся, она назвала его дураком. Волшебство ночи было нарушено, все стало обычным. Крики и смех разбудили Сергея, и он, не поняв, в чем дело, заулыбался, хлопая глазами, потягиваясь.

Разошлись по домам. Сергей выбрал для семьи коттедж с краю — ему нравилось, что из окон виден лес. Это был дом на две семьи, с двумя входами. С небольшой веранды Сергей прошел в узкий коридор с прибитой к стене вешалкой и полочкой для обуви.

На первом этаже была кухня, большая гостиная, где Сергей спал, и ванная с туалетом, на втором — две спальни и разделяющий их широкий, большой коридор, сам по себе больше иной комнаты. Стены были сложены из оцилиндрованного бревна, изнутри покрытого лаком. Мебель Сергей принес со склада в корпусе администрации, еще кое-что хотел привезти из Москвы.

Утром Сергей проснулся свежим, бодрым, курить не хотелось и он твердо решил после окончательного переезда бросить. С Москвой без сигареты было не справиться.

Оля, проснувшись раньше мужа, босыми ногами, на цыпочках, чтобы не разбудить Игната, прошлепала на кухню, вытащила из монотонно урчащего старого холодильника нарезанную со вчерашнего вечера докторскую колбасу, успевшую потемнеть краями, достала из хлебницы недоеденный, начавший черстветь черный кирпичик бородинского, торопливо соорудила бутерброды, сунула ноги в кроссовки, вдавив внутрь задники, и пошла на улицу.

Под железной сеткой забора, недавно поставленного с той стороны, где начинался спуск к речке, кто-то уже прорыл яму. Одичавшая собака или лиса, считали мужчины. Оля опустилась на корточки и просунула сквозь дыру пластиковую тарелку с бутербродами.

Солнце набирало мощь. С этого места, единственного на всем протяжении забора, Ольге видна была река, заблестевшая от лучей.

— Привет, — сказала Ольга, не поднимаясь с земли и чувствуя себя глупо. — Вот… хотела познакомиться. Не обижайся на нас и… мы хотим дружить. Я-то точно.

Она досадовала, что не подобрала других, умных и правильных слов, какие нашлись бы, конечно, у Винера или Карловича. Но вместе с тем понимала, что главное сейчас не слова, а ее поступок, жест, и дальше она научится говорить нужным, подходящим к тому старым напевным языком.

— Пока, — подняла руку, и, отряхнув прилипшие к коленям желтые прошлогодние иголки, пошла к лагерю, откуда донесся шум мотора сергеевского «Фалькона».

Перед самым отъездом у Крайнева пропали сигареты — оставил на перилах лесенки и пошел собирать в дорогу рюкзак. Вернулся через минуту — сигарет не было. Это не мог быть никто из колонистов — Карловича с Мишей он услал в Сергово, договариваться с мужиками насчет леса, а Игнат с Ольгой шли издалека, от своего дома, и не могли бы за такое короткое время покрыть расстояние даже в один конец.

* * *

— Там здорово, — говорил, вернувшись, Глаше, держа ее за руки, стараясь касанием передать часть своего восторга, — я уверен, нам будет там хорошо. Да не уверен, елки-палки, знаю! Тебе понравится, точно, и Никите понравится!

Его теперь не так раздражала Москва. Он чувствовал себя в ней гостем, а не пленником, и стал замечать, чего не замечал от недостатка времени, либо о чем просто забыл в суете.

Он бросал машину в центре и по часу по два гулял в небольших переулках, между желтыми купеческими и мещанскими домами, маленькими и старыми. Здесь не было супермаркетов и магазинов техники, а редкие продуктовые лавки стыдливо терялись в подвалах, понимая свою чуждость. Людей тоже почти не было, лишь немногочисленные старые жильцы, и Сергей подумал, что настоящая Москва, наверное, здесь, а не на забитых машинами трассах, и не в перенаселенных спальниках, утыканных плохо построенными серыми многоэтажками.

Это лицо Москвы нравилось ему. Он садился на лавочку в пустом дворе и курил, представляя себя героем Мережковского или Пастернака. Эти дома, их дворы были особенны, отличались от других, и сам Сергей ощущал себя в них личностью, отдельной от многомиллионной массы, заполняющей московские улицы и офисы, торопливо пьющей, едящей, любящей и ссорящейся.

Об этой Москве он будет сожалеть. С ней он сейчас прощался.

К матери теперь заезжал редко, ненадолго. Он был тверд в решении забрать ее в лагерь, но сначала нужно было все подготовить, найти сиделку, согласную переехать в «Зарю» хотя бы до весны, запастись невроксаном.

Сдвинулся с мертвой точки вопрос с оружием. В конце мая Сергей отвез в лагерь два охотничьих ружья, «Сайгу», ракетницу и четыре травматических пистолета.

А в первых числах июня Кошелев передал Сергею два настоящих, боевых «Беркута» и восемь коробок с патронами. Пистолеты были неожиданно тяжелыми — и как это киногерои, держа их по штуке в каждой руке, так ловко с ними управляются, жонглируют? Сергею не хотелось жонглировать оружием. Держа пистолет, он чувствовал уважение к нему, к вложенным в этот идеальных пропорций, почти чувственной гладкости и ребристости кусок металла, человеческим умениям. От оружия веяло силой как от спящего льва.