Теперь он задавался вопросом, как это стало возможно. Тем летом он провел месяцы, наблюдая за ней, восхищаясь ею, понимая ее. Она не была похожа ни на кого, кого он когда-либо встречал. Она не осуждала его, ее не беспокоило то, что он был сиротой. Она была единственным, кроме родителей, человеком, который действительно им интересовался. Поэтому ее неприятие так больно ударило по его самолюбию. Она показала ему свет, а потом выключила его, и он был полон решимости не прощать ее за это. А сейчас выяснилось, что он был не прав: она не заслужила десять лет его презрения…

В его памяти всплыли обрывки того утра, воспоминания, которые он десять лет пытался игнорировать.

«Ты воспользовался моей дочерью! Ты изнасиловал ее!» — кричал ее отец.

И Алисия молчала, уставившись в пол, ее лицо было пепельно-серым. Он ждал, что она вмешается. Скажет хоть что-то.

«Убирайся из моего дома! Если я когда-нибудь увижу тебя снова, я вызову полицию. Да я сейчас им позвоню!»

А затем Эдвард обнял Алисию и повел ее прочь.

Они ушли вместе. Предательство Алисии было настолько очевидным из-за ее решения хранить молчание и уйти с отцом.

Однако Грасиано не был идиотом. Возможно, он ожидал большего, чем могла дать ему любая шестнадцатилетняя девушка. Но он был уверен, что в то утро она смотрела на него холодно. Он почувствовал ее неприятие — от этого его кровь превратилась в лед, — но что, если он ошибся? Что, если она испытывала страх перед отцом?

Он сделал себе кофе и выскользнул из кухни, прежде чем кто-либо успел появиться здесь и помешать ему. Ему нужно было побыть одному, чтобы осмыслить то, что изменилось внутри его прошлой ночью. Границы, определяющие его существование и установленные для его безопасности и защиты, менялись без его согласия.

Он сделал большой глоток кофе — первый утренний глоток всегда был живительным бальзамом, — затем вышел в сад, его глаза инстинктивно устремились к пляжу у моря. Он двинулся туда, с легкостью шагая по земле, которую он так хорошо знал, и размышляя над затруднительным положением, в котором он оказался.

Он больше не был глупым восемнадцатилетним подростком. Его жизнь была построена на одиночестве, на возможности уйти от кого угодно и от чего угодно в любое время. Было легко существовать в этом мире, если у него не было привязанностей. Если он не любил.

Авария не нанесла бы ему такого сокрушительного удара, если бы он меньше любил своих родителей и брата. Если бы он лучше контролировал свое сердце, он бы не страдал сейчас от этой глубокой, зияющей боли.

Теперь он предпочитал одиночество, и Алисия представляла для него серьезную угрозу. Весь смысл ее присутствия здесь состоял в том, чтобы доказать — себе и ей, — что он может контролировать свое желание к ней, что он может уйти на своих условиях.

Он допил свой кофе, затем наклонился, чтобы забрать ее одежду, которую она оставила на пляже. Его рука сжала мягкую, влажную ткань, прежде чем он глубоко вдохнул ее запах, сладкий, как ваниль.

Дважды в жизни Грасиано испытал ужасную боль: у него забрали родителей и брата, а затем он потерял Алисию. Это была боль, которую он больше не впустит в свою жизнь. Он должен был уйти от нее, от их прошлого и от внезапно возникшего соблазна будущего с женщиной, которую он поклялся всегда ненавидеть.

Алисия смотрела на поразительно красивый океан, залитый утренним светом солнца. При звуке открывающейся стеклянной двери ее сердце екнуло. Грасиано был полностью одет, в темных брюках и белой рубашке.

— Я не знал, что ты здесь.

Ее сердце замерло.

— Я просто пила кофе, — улыбнулась она, говоря себе, что ей якобы послышался холод в его голосе. — Хочешь тоже чашку?

Его ответ был незамедлительным: он быстро покачал головой. Ей стало не по себе.

Грасиано не ушел, это было уже что-то. Но чем дольше он стоял молча, просто хмурясь, тем больше ей становилось не по себе.

Он сожалеет о случившемся? Он снова рассердился на нее? Если да, то почему? Она начала вспоминать их вчерашний разговор, но не обнаружила ни одного спорного момента, ни одного неосторожного слова.

Ее желудок сжался, и она отвернулась.

— Сегодня у меня встречи в Барселоне.

Он уезжал. Убегал от нее?

Она поджала губы.

— Я понимаю.

— Я вернусь к ужину.

Она повернула к нему лицо. Гордость требовала, чтобы она скрывала свои чувства. Она не хотела, чтобы он увидел, что ей это больно, что она переживает.

— Ты не обязан сообщать мне о своих передвижениях. — Она смягчила резкость слов натянутой улыбкой.

— Я думал, ты заметишь мое отсутствие, — сказал он после паузы, слегка пожав плечами. — Это вежливость.

— Принято к сведению. — Она постучала по лежащим рядом с ней бумагам. — У меня много дел, не волнуйся.

— Я не беспокоюсь. Я просто сообщаю тебе, что меня не будет сегодня.

— И я говорю, что мне все равно.

Боль сделала ее слова более едкими.

— То, что произошло прошлой ночью, ничего не меняет, Грасиано. Ты не сообщил мне в первый раз, когда ушел на работу. На этот раз тебе тоже не нужно говорить мне ничего. Все в порядке. — Когда она произнесла слова, ее заполнила горечь, которую не чувствовала, когда затеяла сражение, которого не хотела.

Она была разочарована, что он пришел сюда хмурым и угрюмым, вместо того чтобы обнять и поцеловать ее. Она была разочарована, что он сразу же провел грань между страстью, которой они предавались прошлой ночью, и их отношениями за пределами спальни.

Но более всего она была разочарована тем, что позволила себе надеяться, даже не осознавая, что делает это, на большее — на что-то другое в своей жизни. На Грасиано.

На семью.

Неужели она позволила себе фантазировать об этом? После последних десяти лет она мечтала, что они станут одной счастливой семьей?

Как глупо!

— У Изабеллы есть мои контакты. Если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони.

Она заставила себя улыбнуться:

— Уверена, в этом нет необходимости.

Его глаза смотрели на нее несколько долгих секунд, а затем Грасиано повернулся и ушел, даже не попрощавшись. И Алисия была рада. Рада, что он ушел, потому что ее глаза вдруг защипало от слез, и она отчаянно не хотела, чтобы он их видел.

Мгновение спустя Алисия услышала шум взлетающего вертолета и издала тихий, дрожащий вздох.

Какое счастье, что Грасиано был так занят работой! Поглощение компании находилось на завершающей стадии. Обычно ему