– И что тут плохого? – спросил Опалин.

– Ничего, – ответил Пирожков в высшей степени загадочным тоном. Но хранить тайну – или то, что таковым казалось, – было выше его сил, и гример быстро продолжил: – Кажется, у Володи в Москве невеста. Не знаю, насколько там все серьезно. Вообще, актеры – народ увлекающийся, вы это учтите. Писать в газету, конечно, об этом не надо…

Вокруг режиссера меж тем уже собрались несколько членов съемочной группы, и Пирожков, учуяв, что происходит что-то важное, поспешил туда, забыв об Опалине. Последний, впрочем, последовал за ним.

– Я исполню трюк, – объявил Володя. – И все будут довольны. Идет?

Он лучезарно улыбнулся, однако Иван, который уже кое-что слышал о предстоящем трюке, невольно подумал, что актер либо слишком самоуверен, либо хочет покрасоваться перед кем-то из присутствующих. Но в глаза ему бросилось только выражение лица рано поблекшей, некрасивой женщины в линялом платье, которая смотрела на Голлербаха, как на избавителя.

– Послушай… – начал Борис, испытывая неловкость.

– Нет, послушай ты. Кто будет командовать съемкой? Эдмунд Адамович? Ты нужен на площадке как режиссер. А за меня не беспокойся. Мне и раньше приходилось выполнять такие трюки…

– Тебя Тася попросила? – буркнул Борис, не сдержавшись.

– Нет. Я сам решил, что так будет лучше.

Режиссер поглядел на Володю, на лица членов съемочной группы, которые ждали его решения, на умоляющие глаза жены и махнул рукой.

– Фома Лукич! Съемка издалека, так что грим попроще… – Пирожков кивнул. – Валя! Костюм Еремина сюда… – Поскольку Володя выступал как дублер Андрея, он должен был сниматься в той же одежде, что и актер.

С костюмом возникла заминка, потому что для съемок Валя приготовила похожую, но другую одежду для Бориса, который был крупнее Еремина.

Кеша вместе с девушкой поехал за костюмом, а режиссер отправился на крышу – лично проверить, что канат натянут как следует и нигде не оборвется.

– Брезент принесли? – спросил он у начальника пожарной команды, которая сопровождала съемки опасного трюка. – Когда начнем снимать, пусть ваши люди на всякий случай растянут внизу брезент… А то мало ли что…

Опалин впервые присутствовал на съемке, и то, как неспешно все происходило, озадачило его.

Как и многие зрители, он был склонен смешивать время просмотра фильма с временем его производства. Ему казалось, что кино делают за несколько часов, быть может, за пару дней. А тут – все ходят туда-сюда, перебрасываются не имеющими отношения к делу замечаниями, и ничего не происходит.

– Учтите, если вам захочется нарзану, к примеру, я за ним бегать не буду, – воинственно объявил Опалину Вася, хотя «репортер» даже не заикался о нарзане.

– А у вас часто снимают такие трюки? – спросил Иван.

Вася задрал нос.

– Не часто, но бывает, – ответил он с достоинством, хотя столь сложный трюк был в первый раз.

– А-а, – протянул Иван и подумал, что бы еще спросить. – А барышня в полосатой юбке тоже актриса?

Харитонов обернулся, поглядел на Нюру, которая стояла возле Еремина, дергая его за рукав, чтобы обратить его внимание, и усмехнулся.

– Нет, она не актриса… Она с нашим актером приехала. Невеста его… Актрисы у нас Ольга Скирда, тьфу, Ольга Аден. Ну и еще Нина Гриневская есть, – добавил он небрежно.

– Гриневская – как нарком? – с умным видом заметил Опалин.

– Нарком ее муж, – просветил «репортера» Вася, но тут его терпение кончилось. – Слушай, откуда ты взялся, раз таких простых вещей не знаешь?

– Я раньше о международном положении писал… – пробормотал Опалин, теряясь от высокомерия, с которым разговаривал собеседник, по сути, ничего собой не представлявший.

Вася смерил его взглядом и усмехнулся.

– Ясно. Тяжелое положение рабочего класса, звериный оскал буржуазии, бесчеловечная эксплуатация и прочее. – Помреж вздохнул. – Ты из рабкоров, что ли?

Рабкором назывался добровольный сотрудник, который самым безыскусным и чаще всего не шибко грамотным языком сообщал в газету о каких-то проблемах или злоупотреблениях в том месте, где непосредственно жил и работал.

Опалин насупился.

Он за версту чуял намерение себя унизить, а к попыткам оскорбить был крайне чувствителен, в чем раньше довелось убедиться тому же Парамонову.

– Почему обязательно из рабкоров? – пробурчал Иван, испытывая почти непреодолимое желание закончить этот светский разговор и дать собеседнику в ухо или в нос.

Должно быть, его мысли так или иначе отразились на лице, потому что Вася предпочел дать задний ход.

– Ну не обязательно, я просто так спросил… Тебе что, в редакции ничего о нашей фильме не рассказали? Это же, Ваня, боевик! Погони! Трюки! Понимать надо…

И он с увлечением стал расписывать перспективы их трехсерийной фильмы.

Опалин терпеливо слушал, надеясь когда-нибудь перевести разговор на Сашу Деревянко. Но Вася не предоставил ему такой возможности.

Наконец Кеша вернулся с костюмершей, и закипела работа.

Загримированный Володя переоделся, поднялся на крышу, проверил, хорошо ли натянут канат, и прицепил к нему карабин страховочного троса. За милицейским оцеплением волновалась толпа.

– Он пройдет по канату?

– А он не упадет?

– Может, и упадет…

– Это киношники, у них все понарошку, – глубокомысленно заметил какой-то гражданин. – Вот увидите, ничего не случится!

Светляков, которому из-за известных обстоятельств пришлось временно заменять помощника оператора, неловко сунул в объектив дощечку с номером кадра, и Эдмунд Адамович заснял ее.

– На аппарате – есть! – крикнул Нольде.

Борис набрал в легкие воздуху и поднес ко рту мегафон.

– Начали! – загремел он, и оператор послушно стал вертеть ручку.

Володя уцепился за канат, обхватил его ногами и пополз, перебирая руками.

Вот он уже оказался в воздухе над улицей.

В толпе завизжала какая-то женщина, потом басом зарыдал ребенок. Снизу фигурка актера казалась совсем маленькой.

Лёка стояла ни жива ни мертва и думала, что если бы там, наверху, оказался Еремин, она бы, наверное, не выдержала.

– Граждане, успокойтесь, граждане, – бормотали милиционеры, сдерживая напирающую толпу.

Володя уже практически дополз по канату до противоположной крыши. Неожиданно Эдмунд Адамович почувствовал, что ему стало тяжело вертеть ручку аппарата.