– Майк, послушай.

– Я еще здесь.

– Нам все нужно обдумать. Вспомни, что случилось в ломбарде. Старик стрелял в Генри?

– Все произошло так быстро. Он вскочил и наставил на нас ружье и… я не помню, Дэнни.

– В Грега он тоже стрелял?

Майк качает головой, затем пожимает плечами, а потом его руки снова начинают дрожать.

Я не спрашиваю Майка, не кажется ли ему, что с Генри случилось то же самое, что и с Грегом. Я не спрашиваю Майка о тех трех выстрелах, которые слышал. Я не спрашиваю Майка, не боится ли он, что с ним может произойти то же самое, что и с Генри. Я знаю, что ответит Майк на все эти вопросы. И я знаю, что бы ответил я сам.

Мы пересекаем границу штата Вермонт. В машине какая-то странная атмосфера. С воздухом что-то не то. Он слишком разреженный. Или наоборот, слишком плотный.

Майк говорит:

– Помнишь, как однажды летом твоя бабушка разрешила мне поехать в дом на озере?

– Что? Да, конечно, помню. Бабушка не предупредила твою маму, и ты тоже не сказал ей, куда уезжаешь, и, когда мы вернулись, копы оклеили половину телефонных столбов в Вормтауне твоими фотографиями.

Майк шумно шмыгает носом. Этот звук похож на смешок. Он говорит:

– Тогда я в первый раз оказался в Вермонте. Сегодня я тут во второй.

Я смотрю в зеркало заднего вида на говорящего Майка. Возможно, если я буду очень внимательно наблюдать за ним, он не исчезнет.

– Нам нужно почаще куда-нибудь выбираться.

– Генри и Грег когда-нибудь были у тебя?

– Нет, блин. Грег спалил бы весь дом, пытаясь приготовить тосты. Как, впрочем, и ты, приятель. А про Генри бабушка ничего не знала.

– Знала. Она говорила мне, что мы не должны шляться с непонятным типом, который намного старше нас. Она считала, что это неправильно.

– Когда она тебе это сказала?

– В доме на озере. Это был единственный раз за всю неделю, когда она общалась со мной. – Теперь Майк действительно смеется. – Мне там понравилось, Дэнни. Очень. Но знаешь, это было так странно. Твоя бабушка готовила нам еду, убирала за нами постели, но я не помню, чтобы она с нами много разговаривала. Она почти все время сидела на мостках у озера, курила сигареты «Лаки страйк» или гуляла в одиночестве, предоставив нас самим себе.

Я говорю:

– Дома она вела себя точно так же.

Бабушка кормила нас с Джо, но старалась выпроводить из квартиры, куда мы возвращались только с наступлением темноты. Джо предпочитал гулять самостоятельно и не разрешал мне ходить с ним. Если же на улице шел дождь или по какой-то другой причине мы не могли пойти гулять, она сидела в своей комнате, читала книгу или смотрела свой старенький черно-белый телевизор. И с нами не общалась.

– Дэнни, мне нехорошо. – Майк трет рукой лоб, но по-прежнему крепко сжимает ружье. Его голос звучит тише, как будто доносится из другой комнаты.

– Майк, мы почти приехали, – машинально говорю я. Ума не приложу, что мне делать.

– Знаю, твоя бабушка не обращала на нас внимания, когда мы бывали у тебя дома. Но тогда, вдали от города и всего остального, все было иначе. Там мне показалось это странным. Пару раз утром я просыпался раньше вас с братом и следил за ней. Она долго смотрела на горы или в пустоту. Как будто нас там вовсе не было, Дэнни. И мне, блин, становится страшно, может, нас и впрямь там не было. Вот черт, Дэнни, что-то мне совсем нехорошо.

– Майк, я сейчас остановлюсь. А ты расслабься и продолжай разговаривать со мной. – До съезда с трассы всего миль десять, впрочем, какое это теперь имеет значение? Я медленно съезжаю на обочину. Мне хочется верить, что если мы выйдем из машины, то с нами все будет хорошо, с ним все будет хорошо. Но я слышал три выстрела.

Глаза Майка закрыты, и он явно на чем-то сосредоточен. Лоб покрывается складками и словно живет своей жизнью, губы сильно дрожат. Он говорит:

– Не понимаю, как она могла не обращать внимания на ваши с Джо постоянные стычки. Вы спорили из-за всего. Если честно, мне было не по себе. Может, мне и не стоит об этом говорить. Но не знаю, чувак, как-то это было неправильно. К концу каникул мне вас обоих хотелось избить.

– Это в благодарность за все хорошее, так? Майк, послушай, машина остановилась. Сейчас мы выйдем, прогуляемся. Подышим свежим воздухом, идет? – говорю я, а потом лгу ему: – Это поможет.

– Как называлась та карточная игра, в которую вы, ребята, все время играли?

– Криббедж. Джо постоянно пытался мухлевать.

– Нет, ты был слишком тупым, чтобы правильно сосчитать очки, а Джо ругал тебя за это и… – Майк замолкает и начинает медленно исчезать.

Я кричу его имя, и он возвращается. Он выглядит так же, как Грег. Отовсюду сочится кровь. Во лбу у него дырка размером с монету, и она продолжает разрастаться. Он открывает рот, но ничего не может сказать.

Я снова называю его имя, но имя больше не помогает, так ведь? Я спрашиваю, здесь ли он, со мной. Прошу сказать хоть что-нибудь.

Майк скулит, как чертова собака, которой наступили на лапу, и соскальзывает из своего сиденья, вываливается из двери на обочину дороги, продолжая сжимать в руках ружье.

Я выбираюсь из машины, обегаю ее спереди, в ушах звенит, но не от затрещины, которую он мне отвесил когда-то. Майк спотыкается, бесцельно вертится на месте, его ноги подкашиваются. Глаза закатываются. Он вставляет дуло обреза себе в рот. Нажимает на спусковой крючок и исчезает. Он исчезает и нажимает на спусковой крючок. Что он сделал в первую очередь? Да откуда я, блин, знаю? Но от него не остается ничего, кроме облака из мелких брызг крови, а ружье невероятным образом повисает в воздухе на несколько секунд, после чего падает на асфальт.

Когда я только рассказал Грегу и Майку план побега, я немного переживал, что забыл дорогу к дому на озере. Но теперь все вспомнил. Каждый поворот.

Мне нехорошо. Возможно, из-за того, что случилось у меня на глазах с Грегом и Майком (и с Генри, черт бы его побрал, я же помню, как мерцало в темноте его отражение в зеркале заднего вида, точно помню), я только боюсь, как бы со мной не случилось того же, что и с ними. Джо всегда говорил, что я