— Разное творится. Со многими все в порядке, остались людьми, живут и работают в России, Америке, Израиле. Основная часть, разумеется, перестала быть друзьями — и мне, и друг другу! Кое-кто, нахапав денег, пытается теперь удовлетворить страсть к власти. Вот, пару месяцев назад в Дели прилетал парень, учившийся со мной в одной группе, очень посредственно, кстати, учившийся, я вам скажу. Прилетел на два дня на своем самолете, чтобы договориться о покупке двух миль океанического пляжа в Керале. Перед вылетом он даже не удосужился меня ни о чем спросить и проверить саму возможность заключения подобной сделки. А потому очень расстроился, узнав, что берег в Индии можно только арендовать. Но ничего! Мы с ним классно выпили безо всякого отношения к бизнесу у меня дома. Всю ночь он, ныне заместитель одного из российских министров, рыдал пьяными слезами и вспоминал, что никогда не чувствовал себя так хорошо и уверенно, как тридцать лет назад в Советской армии, еще до поступления в Лумумбарий. Но втором году службы его назначили помощником командира взвода. Вот это, говорит, была власть, абсолютная, ничем не ограниченная! Как он упивался ею в свои девятнадцать лет! Разве это можно сравнить с тем, что происходит сейчас, когда его имеют в извращенной форме все — от самого министра до президентской секретарши! Такого счастья, как тогда в вонючей казарме под Ржевом, у него уже больше не будет никогда!

— Печальная история!

Я затребовала у стюардессы еще коньяка для себя и виски для Лалита. Если бы у них был «Бомо», то я тоже бы выпила виски, но был только «Jonny Walker» — «Ваня-пешеход». Лалит взял в руки новый стакан и, позвенев ледышками, заметил:

— Я тоже, честно говоря, думаю, что эта история печальная. Но это вечная история России. Уж коли меня, индуса, эта гнильца подъела, так каково же тем, другим, оказавшимся «в нужное время в нужном месте»!

— Так почему же вы сами летаете через Россию только транзитом, Лалит?

— Не работать в России у меня есть несколько причин. Дела, работа с избирателями в родном Бихаре, жена, уставшая жить одна в огромном доме, наполненном слугами и племянниками. А сейчас, простите, у меня даже нет возможности просто посетить Россию. Не могу я выйти из зоны дьюти-фри. Визу российскую я получить не могу.

— Вы не можете получить визу в Россию, проработав там столько лет? Почему?

— А я уголовник!

— Вы уголовник? По какой статье идете, позвольте вас спросить? Изнасилование со взломом?

— Упаси господь! Как вы могли подумать! Меня привлекают всего лишь за незаконное приобретение и хранение оружия. Дело в том, что офис, который я купил для своей фирмы на Хорошевском шоссе в Москве, три года назад очень приглянулся группе чеченских предпринимателей, если эту публику можно вообще назвать предпринимателями… И они, собственно, за меня предпринялись…

— Но сейчас уже не то время!

— Правильно! Поэтому я до сих пор вполне живой. Просто ко мне зашла дружественная этим парням бригада милиционеров и «случайно» обнаружила в моем пальто пистолет Токарева сорок шестого года производства. Незамедлительно было заведено уголовное дело. Но паспорт наутро отдали, намекнув при этом, что лучше бы мне уехать и есть у меня на отъезд никак не двадцать четыре, а всего-навсего двенадцать часов. Ночь, проведенная в Савеловском изоляторе, чрезвычайно обогатила познания о моей «второй родине», и я моментально уехал. После, уже будучи в Индии, я нанял адвоката и, взвесив все «за» и «против», выразил готовность прибыть в Москву, дабы предстать лично перед самым гуманным в мире Савеловским судом. Но в визе мне российское посольство в Дели отказало на основании того, что я… числюсь в международном розыске! Следователь, находившийся со мной в постоянном телефонном контакте, перед тем как, сколь мне известно, его уволили, посоветовал… прислать ему справку… о моей собственной смерти, после чего обещал это неудобное для всех дело закрыть за совсем небольшое вознаграждение. Что, впрочем, он имел в виду под совсем небольшим вознаграждением, мы пока не уточняли.

— А с офисом что?

— Информация поступает крайне невнятная, но я сомневаюсь, что мне или моим коллегам удастся туда вернуться.

— Грустно. Но у вас наверняка есть некоторое количество российских знакомых, столь заинтересованных в сотрудничестве, что…

— Безусловно, но, обратившись к ним, я потеряю независимость. А это для меня неприемлемо… увы… Впрочем, я не привык долго печалиться из-за подобных бед. У меня сейчас совсем другая жизнь. И вообще, зачем горевать, когда у вашего покорного слуги еще осталась дача в Малаховке и квартира в Ясеневе? Для скромного индийского журналиста и члена регионального парламента более чем достаточно.

— Но хотя бы на всякий случай вы обзавелись справкой о собственной смерти?

— Нет и, честно говоря, не планирую. Предпочитаю, чтобы ее в свое время на законных основаниях получили мои родственники.

— Как-то это звучит, знаете ли… мрачновато… — Я твердо решила остановиться с пьянством и заказала нам обоим кофе.

— Почему мрачновато? — отреагировал на мою реплику Лалит. — Все там будем! Но я не спешу, поверьте. К тому же я еще не решил, кем мне предпочтительней быть в следующей реинкарнации. В брахманах как-никак уже пятьдесят лет живу. Почти достиг совершенства. Может, русским еще побыть или, ради хохмы, евреем, а потом уж можно и в нирвану.

— Кстати, Лалит! А что это значит, что вы — брахман?

Видимо, этот вопрос задавали Лалиту слишком часто, и он зевнул, едва не вывихнув челюсть.

— Ну, когда-то давно брахманы были в Индии самыми главными: военные нас защищали, рабочие на нас работали, торговцы отдавали нам половину прибыли…

— Неприкасаемые… — вспомнила я еще одну касту.

— Неприкасаемые к нам не прикасались, — продолжил он столь же монотонно.

— А как вас отличали?

— Ну, это, в общем, раньше как-то было заметно, — неуверенно ответил Лалит.

— А сейчас?

— А сейчас — новые времена! Демократия, просвещение, наука! Будьте уверены — мы сегодня ничем не отличаемся от других индусов, и каста не имеет никакого значения!

Ответ прозвучал так, будто был зачитан со страниц школьного учебника, и мне пришлось бы им удовлетвориться, если бы в проходе не появился высокий индус лет тридцати пяти. Он возвращался из туалета к своему месту, но внезапно опустил свой взгляд на сидящего в своем кресле Лалита и… замер. После чего рухнул на колени, чтобы облобызать ботинки моего собеседника. Лалит с мученическим выражением на лице отвернулся от подобострастного соотечественника и буквально простонал мне на ухо:

— У нас в Индии просто оч-ч-чень доброжелательные люди!

Выйдя из самолета, мы с Лалитом и слабо вменяемым Манго Сингхом были препровождены теперь уже в делийский VIP-зал. Нам предстояло подождать несколько минут, пока пограничники поставят отметки в паспортах и будет доставлен багаж. В голове моей изрядно шумело, и я, честно говоря, немало переживала, что так изрядно выпила со своими потенциальными партнерами. До этого я так напивалась только один раз, у Семена, и хорошо помнила, каким безобразием все это кончилось. Индусы, правда, тоже были, мягко скажем, не трезвы, но все равно некоторое неудобство и даже стыд я испытывала.