– Ничего, девочка моя. – Мамаша по-своему расценила молчание. Она обняла Таннис, прижала к себе и ласково, как уже давно не делала, погладила по коротким волосам. – Ничего, хорошая моя… так оно всегда… у одних все, а другие…

Мамаша шмыгнула носом. И из светлых глаз ее покатились слезы. Плакала она обычно громко, навзрыд, и оттого рыдания выходили какими-то натужными, точно ненастоящими.

Не получалось ее жалеть.

– Бери, что твое, пока молода. Молодость, она быстро проходит… радуйся жизни… а если этот твой и вправду с деньгами, то пусть поможет… пусть вытащит тебя отсюда.

Таннис сама себя вытащит.

Влипла сама.

И вытащит тоже. Сбежать не получается? И ладно. Не будет она бегать. Всего-то надо – отнести коробку на склад и получить у Грента оговоренную плату. Или даже наоборот, пусть сначала заплатит. Да, так оно надежней…

Мамаша, уткнувшись в плечо Таннис, рыдала. Все-таки надо будет забрать их, не в квартиру Таннис, но просто забрать, поселить в месте поприличней, чтоб хотя бы без сырости этой и тараканов, а то мамаша их боится.

Записку принес мальчишка. Худой, в старой куртке не по размеру, в здоровенных, верно, отцовских сапогах, подвязанных веревкой, он был обыкновенен. И, пожалуй, имейся у Таннис брат, он выглядел бы точно так же.

– Тебе. – Посыльному на вид лет десять было. Но он окинул Таннис цепким взглядом и причмокнул, хлопнул ладонью по заднице. – Пойдем, сестренка, погуляем?

Говорил он хриплым голосом и сигаретку из кармана достал, пытаясь казаться старше. А может, и не пытался, может, он давно уже вышел из детского возраста – дети здесь взрослели быстро, некоторые и вовсе старились, едва покинув колыбель.

– Отвали, – буркнула Таннис, сбрасывая руку.

– Коза.

– Сам козел.

Она привыкла и к таким вот мальчишкам, от которых очень скоро начинало пахнуть и табаком, и дешевой брагой, и к редкому, но назойливому вниманию, и к грязи вокруг.

А в записке пара слов: «Не забыла о встрече?»

Таннис прочитала и, разорвав на мелкие клочки, сунула в карман. С мамаши будет клочки собрать, вон она, стала у дверей, смотрит, хмурится, но притворно. А в глазах – любопытство. Знать ей охота, кто ж такой Таннис записку прислал. Таннис же другое интересно: с чего это вдруг Грент напоминать взялся? Прежде-то он не раз и не два говаривал, что нужно соблюдать осторожность. А тут…

…или негласного пригляду недостаточно?

– Чё сказать? – Посыльный ждал, облокотившись о косяк. И сигаретка, прилипшая к нижней его губе, подрагивала.

– Скажи, что поняла.

Придет она, куда денется.

– Ма, я погулять…

– Знаю я твои гули! – тотчас вспылила мамаша. – Гляди, брюхо нагуляешь, домой не возвращайся!

У нее мысли об одном, оно и к лучшему: узнай мамаша, во что Таннис на самом деле ввязалась, вой бы подняла, легла б поперек порога, а ее из квартиры не выпустила. Сейчас же только смотрела, как Таннис собирается. Исчезла и появилась, сунула сверток, перевязанный бечевкой.

– На от, на плечи накинь.

В свертке обнаружился платок, полупрозрачный, бордовыми розами расписанный.

– Откуда?

– Да… купила как-то, по случаю. – Мамаша вдруг зарделась и отвернулась. Купила? Подарили ей… кто? Какая разница. Отец давно уже забыл о том, что она – женщина. И если нашелся кто-то, готовый мамашу порадовать пусть бы и нехитрым подарком, то и ладно. Не Таннис ей морали читать.

– Спасибо, но…

– Надевай. – Мамаша сама накинула платок поверх серого свитера и хвосты каким-то хитрым узлом подвязала. Поднявшись на цыпочки, сунула руки в волосы, взрыхлила, чтоб пышней казались. Щеки пощипала и, отступив, окинув Таннис придирчивым взглядом, вздохнула: – Иди уж, гулена…

– Я люблю тебя, ма. – Таннис сама не знала, зачем сказала это.

И мамаша вдруг шмыгнула носом, а на глаза слезы навернулись. Не желая их видеть, Таннис выскочила из комнаты. Она бежала вниз по лестнице, перепрыгивая ступеньку через две. Сталкивалась с кем-то, и вслед неслась ругань. Воняло луковой шелухой, очистками, и серая толстая крыса, копавшаяся в мусорной куче – а мусор выбрасывали прямо из окон, – шмыгнула из-под ног. Но стоило Таннис отойти, и крыса вернулась.

Их много при доме.

Таннис обернулась. Тот возвышался мрачной громадиной. Старый, сложенный из красного кирпича, как и многие дома в этом городе, за долгие годы жизни он потерял и цвет, и вид, сроднившись с иными такими же грязными, неухоженными строениями. Они стояли тесно, заглядывая друг другу в окна. И тонкие шнуры бельевых веревок тянулись от стены к стене, словно поодиночке дома боялись не устоять под порывами осеннего ветра. Белье на веревках колыхалось не то парусами, не то стягами.

Даже оно не было белым.

В Нижнем городе цвета странным образом терялись.

И снова дождь зарядил. Таннис закуталась в старую отцовскую кожанку, подняла воротник. Идти было недалеко. Через дома, подворотни, где дождевая вода наполняла мусорные кучи, в глубине которых зарождались ручьи с гнилой водой. Они текли по разбитым дорогам, скапливались в выбоинах и яминах, слизывали глину, которую несли к реке. И берега покрывались грязной ноздреватой пеной.

Вот и пустырь. Некогда здесь стоял лабаз, но сгорел, давно, еще до рождения Таннис, и клок земли остался незастроенным. Говорят, за него судились, делили, но не могли поделить, а потому он тихо зарастал ивняком и мусором. Ходить по пустырю Таннис не любила, по узкой тропе едва ли не бежала и выдохнула с облегчением, завидев реку и черные горбы домишек.

Грент уже был на месте.

– Опаздываешь. – Он достал брегет и постучал ногтем по стеклу. – Пять минут, Таннис, это много… порой целая жизнь.

Она лишь фыркнула и, скинув куртку, встряхнула.

– Аккуратней, леди. – Капли попали на дорогое кашемировое пальто Грента. Сегодня он решил не притворяться своим. Надоело? Или понял, что не получается?

С Грентом Таннис познакомил Томас, та еще сволочь. Сначала разговор завел, что получает Таннис гроши, а ей, молодой, верно, погулять охота. Таннис решила было, что он вновь о своем, но Томас предложил нехитрую работенку. Платили за нее прилично, и, главное, риска никакого. Что, не сумеет Таннис стопку листовок на завод пронести? Раскидать по цеху? А поймают, так… не запрещено ведь.

Она сама правила перечитала, убеждаясь, что и вправду не запрещено.

И деньги Томас вперед давал… раз, другой, а на третий привел сюда, отрекомендовав как человека надежного, исполнительного. Поверили.

Приняли.

И Грент долго трепался о целях Лиги Справедливости. О несправедливости. О власти. О войне. Кто ж знал, до чего доведут эти разговоры?