– Эта краля нигде не пропадет, – подвела итог третья участница разговора.

Сердце у Мошика сжалось, а кровь застыла в жилах. «А ты что думал? – корил он себя. – Что такая женщина останется одна? У тебя был шанс, а ты его упустил. Твой поезд ушел…»

Всю ночь он держал в руках билет на самолет и не мог решить, что делать. Один голос твердил ему: «Поезжай и сражайся за ее сердце», а второй призывал успокоиться: «Зачем ты поедешь? Почему именно сейчас? Где гарантия, что она тебя не забыла? Что ты, приблудный, можешь предложить женщине, живущей во дворце?»

На заре победил второй – разумный – голос, и Бен-Цук порвал билет. В клочья. Стараясь убедить себя, что поступает правильно.

В конце года он продлил контракт с армией и развесил на стенах карты и диапозитивы. Но образовавшаяся у него в душе воронка становилась все глубже. Как и Айелет, он тоже верил, что помимо мира материального, помимо ортопедических босоножек, должно быть что-то еще, но для него этим чем-то была их любовь. Язык, на котором их тела говорили и молчали друг с другом, неопровержимо доказывал, что чувство одиночества и отверженности, преследовавшее его с детства, и его неизбывная тоска по чему-то другому – неизвестно чему, но другому – не были самовнушением, что жизнь и правда может быть ярче и красивее, чем та, что ему предлагали. Но все это он понял только после того, как потерял Айелет, а в тот критический момент (к которому он снова и снова возвращался в мыслях), в момент, когда она предложила ему убежать с ней, он ничего ей не ответил. То ли потому, что наслаждался своей властью над Айелет, предоставившей ему право принять решение. То ли потому, что, наоборот, испугался ответственности. А может, потому, что его пугала ее страстность. Однажды он задержался на базе из-за затянувшегося совещания офицерского состава, и, когда сел к ней машину, она влепила ему пощечину. «Никогда больше так не делай! Слышишь? Если опаздываешь – позвони! Ты даже не представляешь, чего я только не передумала, пока тебя ждала! Даже не представляешь!» Если песню Шалома Ханоха на радио прерывала реклама, она крыла ведущего последними словами, а когда ей звонила мать, чтобы поздравить с праздником, она разговаривала с ней так грубо и зло, что Бен-Цука бросало в дрожь. Да, возможно, он боялся этой стороны ее натуры. Или просто не знал – откуда ему, в свои двадцать с небольшим, было знать – что у каждой женщины и у каждого мужчины есть своя темная сторона и что важно не это, а то, насколько светла их светлая сторона. А может, все это чепуха на постном масле и он просто боялся, «что люди скажут». В любом случае…

Он переключил перфоратор, которым сверлил стену миквы, на более высокую скорость, чтобы заглушить одолевавшие его мысли, но это не помогло; они продолжали метаться у него в мозгу.

…В любом случае, замешкавшись тогда с ответом, он упустил свою суженую, ту, что была ему напророчена за сорок дней до его рождения, и, хуже того, своей нерешительностью убил их ребенка. Да, сейчас у них был бы ребенок… Ему было бы семь лет…

«Господи Боже мой! Да какая разница, какой ребенок мог бы у тебя быть? – разозлился он на себя. – Главное – это дети, которые есть у тебя сейчас!»

Он торопливо выбрался из миквы и позвонил домой. Трубку сняла Менуха.

– Хочу поговорить с детьми, – сказал он.

– Что-то случилось? – удивилась она.

– Нет, ничего, просто так… Соскучился.

– К старшему пришел друг. Не хочу им мешать.

– Тогда позови младшего. – В его голосе звучала мольба.

Младший сын взял трубку, но он еще не научился правильно держать ее, и его было плохо слышно. Как будто он находился где-то далеко.

– Папа?

– Да, это я. Как поживаешь, малыш?

– Папа, ты где?

Разговаривая по телефону, Бен-Цук обычно представлял себе собеседника (какое у него сейчас выражение лица, как он расхаживает с трубкой по комнате) и всегда думал, что так делают все. Но однажды, в ночь любви, он рассказал об этом Айелет, и та засмеялась и сказала, что это его индивидуальная особенность. Вот и сейчас, разговаривая с сыном, он представлял себе его лицо. И вдруг – как нечистый попутал! – вместо сына у него перед глазами возник ребенок Айелет. Ребенок, который так и не родился. Красивым лицом он походил на Айелет, а густыми жесткими волосами – на Бен-Цука.

Почему она завладела его мыслями именно сейчас? Да еще с такой силой? Какой знак подавал ему Всевышний?

– Я на работе, солнышко, – ответил он сыну. – Папа на работе.

* * *

Антон утверждал, что накрывшая его мутная волна объясняется химической реакцией в мозгу и что все это временно. Катя ему не перечила. Наверное, так ему легче жить. Но в воскресенье, когда, еще раз сходив взглянуть на стройку, она сказала ему, что слышала доносящиеся изнутри звуки работ, у него в глазах зажегся знакомый огонек. Он загорался каждый раз, когда что-то вызывало в нем любопытство, когда он чем-то увлекался или что-то задумывал.

Впрочем, он не сразу решился встать с постели и провалялся еще сутки, но затем поднялся, сходил (правда, в домашних тапочках, но довольно бодрым шагом) посмотреть на стройку своими глазами, обнаружил возведенные стены, вернулся домой, взял лист бумаги, начертил таблицу с расписанием игр в первом сезоне и, прихватив с собою Катю, отправился вербовать участников турнира.

Целый месяц они обходили дом за домом, уговаривая соседей записываться в шахматную лигу. Месяц это заняло потому, что у них в квартале считалось неприличным просто зайти на минутку. Надо посидеть, выпить коньяку, поесть квашеной капусты с вареной картошкой, выпить кофе без молока, отведать торта «Наполеон» с толстым слоем крема, попутно обмениваясь анекдотами, жалуясь на жизнь и пересказывая друг другу последние сплетни. В результате они узнали, что Анна Новикова уже купила билет в Нью-Йорк и через два месяца едет туда попытать удачи, а дочь Галины и Миши зовет родителей к себе, в Город-в-пустыне, где очень тяжелый климат. Они-то сами еще туда-сюда, но вот оба их чау-чау, Руслан и Лолита, не перенесут такой жары. Если, конечно, не состричь им шерсть и не лишить их всей красоты!

Никита – после трех рюмок водки – поделился с ними идеями сразу двух фильмов про их квартал и признался, что не знает, какую из них предложить великому Михалкову («Только никому про это не рассказывайте, ладно?»). По сюжету первого в Израиль приезжает шпион-кагэбэшник с заданием следить за военной базой. Он селится в их квартале, старается выполнить задание, но теплый климат и любовь к местной женщине побуждают его к дезертирству. Однако женщина оказывается не так проста, как он думал, и все идет наперекосяк. Фабула второго строится вокруг того, что в их квартале действует некий фактор, не позволяющий людям умирать. Старик, брат-близнец которого умер еще в России, делает несколько попыток покончить с собой, чтобы воссоединиться с братом, но у него ничего не получается.

– Ну? Какая идея, по-вашему, лучше? – спросил Никита.

Кате больше понравилась первая, потому что там есть любовь; Антону – вторая.