Я долго стою перед знакомым до боли подъездом кирпичной пятиэтажки. Вспоминаю, как в самом начале наших отношений вот также караулил Веру с букетом полевых цветов. Как вечером позже мы долго целовались вон на той лавочке. Тогда самой большой проблемой было то, что в любой момент может позвонить мама Веры и начать ругаться, что той до сих пор нет дома. Сколько воды утекло с тех пор. Всё изменилось. Остался бы только прежним код от их домофона.

Звоню в дверь и мне некоторое время никто не отвечает. Смотрю на часы и понимаю, что тёща ещё скорее всего не вернулась с работы. Не уверен, что Вера откроет мне. Она полностью игнорирует мои сообщения и звонки.

—Нету дома никого,— говорит мне пожилая соседка, выглядывая из-за своей двери.

—А вы не знаете, когда вернутся?— растерянно спрашиваю я.

—Да Бог его знает когда,— бабушка пожимает плечами.

—Может, они в больницу поехали?

—Этого я не знаю. Я за ними не слежу.

Она вздыхает и скрывается за дверью. Я спускаюсь по лестнице и думаю про себя, насколько тяжело, наверное, подниматься Вере до квартиры на пятый этаж. Почему я позволил ей уехать? Выхожу на улицу и замечаю знакомую фигуру вдалеке. Замираю, не зная, что делать.

—Вера,— поднимаюсь и иду навстречу.

Она вглядывается в моё лицо и едва не поворачивает назад.

—Вер, постой! Давай поговорим,— кричу я.

—О чём?— спрашивает она уязвлённо.— О том, как ты меня на какую-то мымру променял?

—Всё было не так,— отвечаю я терпеливо.— Да, мы переспали один раз. Но мы не любовники. Я идиот и долбонафт, но не предатель.

Вера смотрит недоверчиво. Не могу сказать точно, что заставляет её дать мне объясниться. Скорее всего, мой жалкий потерянный вид.

—Рассказывай,— холодно произносит она, присаживаясь на лавку.

—Что, прямо тут?

—Да, прямо тут!— отвечает резко.— А ты думал, я тебя с караваем встречу и в дом заведу? Либо так говори, либо скатертью дорога.

Мне становится больно от её холодности, но я понимаю, что заслужил это.

—Ладно-ладно,— соглашаюсь я и начинаю сбивчиво рассказывать всё, что считаю нужным. Вера слушает меня и всё больше хмурится. Когда я дохожу до части с нашей с Эльвирой поездкой к Альбине, Вера брезгливо морщится.

—Ты, и правда, долбонафт, Марат,— произносит она разочарованно.— И жить я с тобой не хочу больше.

Вглядываюсь в глаза Веры и понимаю, что она озвучивает мне не сиюминутную эмоцию, а вполне обдуманный вердикт. Обида и сожаление заполняют разум. Я бросил родных в такой тяжёлый момент и приехал сюда, чтобы получить такой ответ?

—По крайней мере, до тех пор, пока ты не поймёшь, в чём именно ты не прав,— добавляет Вера, поднимаясь. Я спешу подать ей руку, но она отталкивает её.

Вера

Мама смотрит на меня ошалело, не понимает, что я делаю на её пороге посреди ночи. Позади меня зевает Настя с чемоданом в руке.

—Вер, а можно я у вас переночую? Ночью обратно ехать вообще не вариант.

—Можно,— с тяжелым вздохом говорю я и обхожу маму, застывшую статуей.— Мам, я погощу у тебя какое-то время. Это, кстати, Настя, Ольги Александровны, географички моей школьной, племянница.

—Здрасьте,— Настя проходит за мной следом.

—Здравствуйте,— растеряно отвечает мама, а потом поворачивается ко мне.— Вер, а что происходит?

—Если в двух словах, то мы с Маратом разводимся,— отвечаю, присаживаясь на кухонный табурет.

—Да может, ещё не разводитесь,— мягко возражает Настя, опираясь плечом на дверной косяк.— Чё ты пугаешь мать раньше времени? Ты отдохни сначала, отоспись. А там на свежую голову сядете вместе с Маратом и решите, как дальше будете жить.

Мне тошно даже слышать о чём-то подобном. Злость и обида рождают в душе деструктивные порывы. Хочется кричать, швырять вещи, делать больно физически и морально. Также больно, как сделали мне. Не знаю, о чём ещё можно говорить с Маратом, кроме как о разделе имущества.

—Да объясните мне толком, что случилось-то?!— восклицает мама, хватаясь за голову.— Мы же только утром с тобой разговаривали. Всё было в порядке. Какая муха тебя укусила, Вера?!

—У Марата любовница, мам,— отвечаю я с тяжёлым вздохом.— И у неё ребенок от него.

Мама без сил опускается на табурет. Силится найти слова, но, по всей видимости, ничего приличного в голову не приходит.

—Вер, а это точно?— спрашивает слёзно.— Может, слухи всё? Мало ли болтают.

—Он сам сознался,— я в ответ мотаю головой.

Замечаю, как у неё слёзы выступают на глазах. Она облокачивается на стол и закрывает лицо руками.

—Это всё я виновата,— произносит она сквозь всхлипы.— Сама не смогла судьбу свою устроить и тебе не помогла гулящего распознать.

—Мам, ты чего такое говоришь?— у меня у самой слёзы наворачиваются.— Как бы ты поняла это? Да даже если бы и поняла, думаешь, я бы тебя послушала?

Я придвигаю стул ближе и обнимаю её. Не ясно, кто кого успокаивает: я её или она меня. Настя только качает головой, глядя на нас.

—Вам бы накапать чего-нибудь,— произносит вздыхая.— Хотя тебе, Вер, нельзя.

Вероятно, успокаиваемся мы только благодаря ей. Мама, постепенно придя в себя, озадачивается нашим ночлегом. Я же сижу в полнейшей прострации. Чувствую пустоту в душе. Пытаюсь отвлечь себя. Взгляд цепляется за знакомые с детства детали: плинтусы, которые мы с мамой вдвоём меняли, обои в цветочек, шторы — новые, но в знакомом и привычном стиле. Стоит только на секунду отвлечься, расслабиться, как мысли уносятся к Марату. В затылке сразу начинает мерзко саднить. Мозжечок сам себя наказывает за безупречную работу. Мы ложимся с мамой вместе на раскладном диване.

—Вер,— шепчет она мне тихонько.— Как же всё-таки так вышло?

—Не знаю, мам,— отвечаю, глядя в потолок.

—Может, у вас что-то не в порядке было в том плане?

—Мам, ты чего?— я поворачиваюсь к ней.— Про половое воспитание со мной спустя столько лет решила поговорить? Нормально у нас всё было. Во всех смыслах.

—Ну, отчего-то он ведь пошёл налево,— вздыхает мама.— Значит, чего-то не хватало.

Чувствую, как снова саднит в затылке. Грудь сдавливает. Знаю, мама не хочет этого, но делает больно. Моё и без того измученное сознание стремится ужалить в ответ.

—А отцу чего не хватало?

Она отвечает не сразу. Я уже даже успеваю пожалеть о своём вопросе.

—Твой отец — другое дело,— вздыхает она.— У него с алкоголем проблемы были.

Она замолкает. Понимаю, что если мы продолжим этот разговор, то точно наговорим друг другу неприятных вещей. В конце концов, я забываюсь беспокойным сном.