пол в нечто почти бесполое. Только походив месячишко по таллинским улицам, Елена осознала в полной мере, до чего красивы армянки, и приехав впоследствии на побывку в Ереван, вглядывалась в женские лица с удивленным восхищением первооткрывателя. Правда, была одна анатомическая деталь, с которой у армянок не все ладилось – ноги. С ногами у эстонок дела бесспорно обстояли лучше, этот прискорбный факт Елена отрицать не осмеливалась, даже стоя перед зеркалом, впрочем, икры у нее были в порядке, а что до тяготевшего к Рубенсу отрезка от колен до таза, то по-первых, сие было надежно упрятано под юбку, во-вторых, у нее имелась масса иных достоинств, а в-третьих, что самое главное, Олев вовсе не считал пышность форм недостатком. В конце концов, он был нормальным (если не сказать больше) мужчиной, а не голубым или лиловым, как этот оттенок видится в Эстонии (кажется, где-то, в Англии или ином схожем месте он же выглядит розовым), и его не волновали каноны, исподволь насажденные пастельных тонов господами, захватившими высоты, откуда миру диктовалась мода. Идеальная женщина это палка, сказал один великий кутюрье, а другие пошли еще дальше, переместив отринутые пионером выпуклости и вогнутости в иные места. Возможно, конечно, что то была работа подсознания, а не преднамеренная операция, однако результат от этого не изменился, за последние десятилетия манекенщицы плавно обрели фигуры мальчиков, утратив вторичные половые признаки, и ошарашенное человечество вдруг поняло, что ему не нравится в женщинах именно то, что делает их таковыми, а следовательно, волей-неволей обратило тоскующий взор к баскетбольным командам, в которые превратились сузившиеся в бедрах, расширившиеся в плечах и непомерно растянувшиеся в длину особи некогда женского пола, ныне зарабатывающие на бутерброд с икрой, демонстрируя окончательно утратившему способность не только к абстрактному мышлению, но и к самостоятельному осмыслению зрительных образов миру предметы одежды, предназначенные для чего угодно, но только не для надевания (женщинами уж во всяком случае). Если вдуматься, нарастающую импотентность мужской половины человечества стоило б объяснить, в первую очередь, не химией, экологией, нервными перегрузками и так далее, а неразрешимым противоречием между идеалом женщины, который диктуют собственные гормоны, и навязываемым извне, биология штука негибкая, и чрезмерное давление на нее может привести только к сломам. Правда, с другой стороны, не менее асексуальными казались (не Елене, а Олеву, с которым она свои наблюдения обсуждала) экранные красотки с устрашающими искусственными грудями, тугими и недвижными в своем парафиновом величии, похожими на случайно прилипшие к спортсменкам во время тренировок волейбольные или те же баскетбольные мячи… O tempora, o mores[13]!.. Латынь была слабым, а вернее, сильным местом Елены, благодаря тому, что заведующий в Ереванском мединституте кафедрой иностранных языков седобородый профессор, простите, безбородый доцент, самолично преподававший тот из них, без которого не могла существовать медицина (sine lingua latina non est medicina[14], заставлял он хором декламировать первокурсников в начале каждого урока), был ярым поклонником латинских изречений, армянские медики поколение за поколением выносили из института афоризмы типа «Optimum medicamentum irae mora est[15]» или «Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo[16]», и могли при случае прослыть эрудитами и интеллектуалами, конечно, если умели в ходе своих умствований вовремя остановиться. Но вернемся к тому, на чем остановились мы. Что это было? Баскетбол, кажется? В Эстонии в баскетбол играли многие, в том числе, Олев, который, к тому же еще и плавал в бассейне и поднимал штангу, правда, не на помосте, а дома, для поддержания формы. Штанга была намного тяжелее Елены, так что он поднимал и Елену и удерживал ее, надо признать, дольше, чем штангу, может, не по нескольку часов, но достаточно долго, чтоб у нее возникло самоощущение женщины, которую носят на руках, чего не было прежде никогда, впрочем, подобное действие не по силам ни одному низкорослому и либо тщедушному, либо толстопузому уроженцу Араратской долины, разве что доподлинному штангисту, но армянская школа штанги базируется не в Ереване, а в Гюмри, и Елене встретиться с ее воспитанниками не довелось. Одного этого самоощущения было достаточно, чтоб какое-то время, презрев все житейские и прочие мелкие неудобства, пребывать в состоянии нирванического покоя, но когда минул месяц, и заботы о непрерывности стажа (о советская sancta simplicitas[17]!) стали потихоньку проступать своими твердыми очертаниями сквозь пелену нежной страсти, Елене пришлось открыть смеженные до той поры веки и приглядеться к реальности более беспристрастно и подробно, начиная с материального положения своей вновь созданной семьи и кончая общественно-политической, говоря газетным языком, ситуацией. Впрочем, для начала следовало рассмотреть мужа, для чего заглянуть ему под «одежку» и не только в переносном смысле, подразумевая рост, подбородок, стальные глаза и прочие атрибуты истинно мужской внешности, но и в буквальном, ибо одевался Олев умопомрачительно, чем изрядно пощекотал ту немалую дозу суетности, которая присутствовала в характере Елены, как и почти любой женщины. Однако же, она в полной мере сознавала, что forma viros neglecta decet[18], чрезмерная любовь к тряпкам и их частой смене не красит мужчину (а если и красит, то не совсем в тот цвет, который предпочтителен в нем для женщины), и теперь ей предстояло убедиться, что под фирменными джинсами, кроссовками, сорочками, куртками… словом, всем тем добром, которым был набит огромный шкаф из настоящего дерева в спальне Олева, кроются ум, талант и подобные качества, в мужчине куда более желательные, нежели богатый гардероб и даже скандинавская внешность. Впрочем, может, не при всякой профессии. Ибо профессия Олева вносила некую сумятицу в упорядоченную шкалу ценностей, сложившуюся в миропонимании Елены, естественно, не вчера, а достаточно давно. А был Олев по профессии актером. Правда, не действующим. Актерствовать он пару лет назад бросил (в смысле профессиональном, но не бытовом и дома нередко принимал позы весьма выразительные, которые дополнял и разножанровыми репликами) и ныне пытался стать режиссером, да-да, именно так, дорогой читатель, описав круг, Елена, подобно библейскому ветру, вернулась в точку отсчета, откуда некогда начала свое путешествие по годам и страстям вместе с Абуликом. Правда, между Олевом и Абуликом была (в их режиссерской ипостаси) довольно-таки существенная разница. Если Абулик, имея диплом режиссера, в основном, разглагольствовал о мизансценах и трактовках, то Олев, соответствующих академий не кончавший, не считая, разумеется, актерской, да и то какой-то студии, упорно пробивался в кинематограф, где, сыграв вначале несколько эпизодических ролей и заведя некоторые знакомства, работал в трех или четырех картинах ассистентом режиссера (что, заметим, и привело его в Москву в нужный момент,