только с Дженарро. Ни с кем до последней прачки. И не приведи тебя Господь сцепиться с кем-то из прислуги этой сеньоры Соврано!

Та поджала губы:

— Ну, если те все характером в свою госпожу, то и сцепиться не грех!

— Альба! Будто не понимаешь! Что случись — ведь эта стерва тебя, не задумываясь, вышвырнет! И я останусь здесь одна, слышишь?! Совсем одна с ними со всеми! А одна я здесь умру!

Та поникла, порывисто обняла:

— Не умрете, сеньора. Я ни за что не позволю. Мы еще им всем покажем!

— Альба!

— Ладно, — она сдалась, — мы покажем, но тихонечко, так, что они не узнают.

Обе неожиданно рассмеялись, но тут же вздрогнули, когда с конским топотом от дверей пронесся Лапушка и скрылся за ступеньками кровати. Створки тут же распахнулись и показались двое слуг с исходящими паром ведрами горячей воды в сопровождении дородной бабищи с глубоким подносом. Кухарка. Их почему-то всегда отличаешь по мясистым красным рукам и налитым щекам. Джулия никогда в жизни не видела тощую и бледную кухарку. Все до одной — кровь с молоком!

Слуги проперли огромные ведра к лохани, поставили и поклонились. Один из них пробасил:

— Горячая вода для сеньоры.

Альба оскалилась, как только могла, демонстрируя разом все крепкие зубы:

— Сеньора благодарит вас. Можете идти.

Те поспешили скрыться в дверях, а кухарка ввалила свой поднос прямо на кровать и выловила оттуда глиняную миску, накрытую тряпицей:

— Ужин для сеньоры. И вот, — она протянула Альбе миску, но смотрела так, будто горничная была способна укусить ее, — сказывают, сырой курятины хотите.

Альба вновь угрожающе-радушно оскалилась:

— Очень хотим. — Она забрала миску: — Сеньора благодарит вас. Вы можете идти.

Кухарка поклонилась:

— Если что будет угодно, пришлите человека на кухню.

Альба вытолкала бабищу за дверь и повернулась, снова сверкая всеми зубами:

— Ну, как, сеньора? Я была достаточно любезна?

Джулия улыбнулась в ответ:

— Достаточно, Альба. Только не растеряй свое благодушие.

— Не растеряю, если так угодно моей сеньоре. А теперь поторопимся, пока вода не остыла.

Альба, наконец, разожгла камин, придвинула лохань к самому огню. Старательно поливала плечи Джулии из кувшина, натирала мыльным корнем, промывала от пыли волосы. Потом наспех обмылась сама.

И стало уютнее, несмотря ни на что. Они обе, мокрые, сидели на кровати под одним одеялом, словно прятались от всего мира, ели пшеничный хлеб, мясное жаркое, запивали некрепким вином и подкармливали наевшегося курятины Лапушку сваренными вкрутую яйцами. И Джулия хотела в этот момент лишь одного — чтобы этот вечер, эта ночь не заканчивались, потому что наступит неумолимое ужасное завтра. Она не допускала ни единой мысли, что это завтра будет хорошим. Но усталость и хорошее вино сделали свое дело — она сама не заметила, как уснула.

А потом… нещадно вырвал из объятий сна отчаянный визг.

Глава 16

Хотелось заткнуть уши, но одновременно вскочить с постели и куда-то бежать в темноте. Джулия прижалась к спинке кровати, подобрала под себя ноги. Через пару мгновений стало понятно, что кричала Альба, но к этому визгу примешивалась невероятная какофония возни, тявканья, шипения и каких-то отвратительных душераздирающих рыданий.

Наконец, щелкнуло огниво, высыпало искры, Альба взяла себя в руки и запалила свечу. Но пока разгорался тонкий фитилек, по-прежнему ничего не было видно, лишь доносилось рычание и тявканье Лапы и неумолчные отвратительные вопли кого-то неведомого. Альба разожгла трехрожковый канделябр и кралась на цыпочках, выставив перед собой руки с зажатыми подсвечниками, словно оружие.

Джулия босая соскочила с кровати, пошла на звук драки вслед за Альбой:

— Лапа! Лапушка!

От одной мысли, что Лапе грозила опасность, выскакивало сердце. С кем он сцепился? Какого размера должна быть крыса, чтобы издавать такой грохот и вопль!? Джулия и Альба обогнули кровать и увидели в углу у двери вопящий клубок. Сизое и черное. Огромное! Альба даже не успела охнуть, как Джулия, не раздумывая, кинулась к Лапушке, выхватила его, прижала к груди и пинала то, что кидалось на ноги, обдирало и вопило, до тех пор, пока вперед не выскочила Альба и не отпугнула неизвестного зверя горящими свечами.

Лапушка трясся всем телом, шерсть встала дыбом. Он упирался лапами, вытягивался, намереваясь спрыгнуть и продолжить бой, скалился и рычал, но Джулия держала изо всех сил, целовала его в макушку:

— Успокойся, маленький. Лапушка, миленький! Ты не ранен?

Она ощупывала его одной рукой и постоянно смотрела на ладонь, опасаясь увидеть кровь. Кажется, Лапушка был цел. Джулия с облегчением выдохнула несколько раз, прижала его еще сильнее, как самое большое сокровище, но разогнанное сердце болезненно колотилось, а руки тряслись.

Альба все еще стояла на месте, воинственно выставив подсвечники, но повернулась и хмыкнула, выкатив глаза:

— Сеньора, это же кот! Огромный жирный кот! Отродясь такого здорового не видала!

Джулия повернулась боком, оберегая Лапу, и приблизилась на пару шагов. В темном углу виднелись два светящихся зеленых глаза над белым пятном в форме сердечка. Альба была права — огромный жирный черный кот.

Джулия посмотрела на плотно закрытую дверь, на служанку:

— Откуда же он взялся? Такой в щель точно не пролезет. Какую тут щель надобно!

Альба подалась назад, выглядывая. Она ночевала на длинном сундуке прямо под одним из окон. Кажется, занималось утро, и было различимо за сероватой полосой рассветной мути, что расписной ставень приоткрыт, а вместе с ним и забранная лунным стеклом оконная створка. Альба кивнула своим мыслям:

— В окно, сеньора! В окно влез. Оно, видать, и сквозило вчера. Я почувствовала, что прыгнуло на меня что-то. Тяжелое! Так спросонья не разобрала, перепугалась, чуть сердце не остановилось. А тут уж и наш сеньор всполошился. — Она с любовью посмотрела на Лапу: — Истинный заступник. Тут же погнал этого паразита. Только и боялась, не пострадал бы.

Джулия вновь погладила Лапушку, который немного успокоился:

— Кажется, обошлось.

Альба осмелела, опустила подсвечники и поставила на комод у стены. А сама кинулась открывать ставни. В комнату заползал скупой утренний свет и расходился, будто на глазах, уже ложась на паркет золотисто-розовыми косыми лучами.

Кот сидел в углу, забившись огромным шаром. Не кот — целый котище. Черный, как печная копоть, с насмешливо-трогательной белоснежной пушистой грудкой в форме сердечка. Будто в белом крахмальном воротнике под самое горло. Лапищи едва не в руку толщиной, плоская блюдоподобная морда с