На следующей неделе Кристоферу позвонили из циркового училища. Молодой ассистент сбивчиво сообщил ему, что Микаэла сорвалась с проволоки. Он говорил, хватая ртом воздух, что она лишь растянула лодыжку, все в порядке, не мог бы он приехать за ней? Мать Микаэлы необъяснимым образом была недосягаема. Микаэла никому не рассказывала, что едва видела отца за последние две недели. Он сконфуженно стоял в церковном подвале, сунув руки в карманы пальто, недовольный тем, что его оторвали от работы. Стараясь не подавать виду, он изучал ее лодыжку вместе с тренером. Он согласился, что лодыжка немного отекла и до завтра все заживет.

– Как ты умудрилась упасть? – спросил он. – Там же должна быть страховочная сетка.

– На ней-то я и подвернула ногу, – сказала она. – Сетка не дала мне сосредоточиться, и я упала.

– Как может страховочная сетка помешать сосредоточиться?

– Она зашевелилась, – объяснила она. – Кто-то снизу ее задел. Если бы не это, у меня все было бы в порядке.

– Если бы не это… – начал было отец, но понял, что не может договорить. Последовала неловкая пауза. Он откашлялся.

– М-да, полагаю, вы отвезете ее домой, – сказал тренер с русским акцентом, мужчина средних лет, у которого не хватало пальца на левой руке.

– Да, – ответил Кристофер, удивленный постановкой вопроса. – Да, конечно. Благодарю вас. – Он неуклюже кивнул и вышел с дочерью на улицу. Этот квартал нравился ему больше всего, и он подумал, что редко тут бывает. В этом уголке города прекрасная архитектура. Несколько минут они шагали молча, Микаэла прихрамывала, Кристофер рассматривал наружные винтовые лестницы домов.

– Папа? – Он посмотрел на нее, прервав погружение в мысли, не зная, что сказать. – Папа, я хочу работать в цирке.

– Исключено, – сказал он.

– Почему? – спросила она с нотами раздражения в голосе. И захромала сильнее.

– Ты не можешь работать в цирке, – сказал он. – Тебе тринадцать.

– Четырнадцать. У нас в училище девочка на год старше меня работала в цирке «Дю Солей», когда ей было столько же, сколько мне. Я могла бы пойти на пробы, – сказала она.

Он не удостоил ее ответом.

– Эквилибристика – это не дело жизни, – сказал он. – И ты знаешь, почему нет. Помимо возраста, это – регресс. – Мысль о поступлении в цирк покоробила его; он сбежал из родительского цирка со своей женой, когда им было семнадцать и восемнадцать.

– Что такое «регресс»?

– Противоположность прогрессу. Зачем тебе понадобилось идти в цирк?

– Чтобы уехать, – сказала Микаэла. – Мне здесь не нравится.

– Конечно же, нравится.

– Нет. Я даже по-французски не говорю, – сказала она, – а все говорят по-французски. Почему я не могу переехать и поступить в цирк?

– Потому что, – сказал он, – ты должна быть счастлива тут. Ты хоть представляешь, с каким трудом мы устроили тебя в английскую школу? А теперь ты хочешь говорить по-французски? – Он остановил такси; когда такси подъехало, он дал адрес, десятку, посадил дочь и помахал рукой на прощание. Он думал о Лилии.

Такси остановилось у дома, и Микаэла вручила десятку водителю, который сказал что-то по-французски, но она не разобрала. Она неуклюже вылезла из машины, не обращая на него внимания, и заковыляла к двери, пока таксист отъезжал. Лодыжка побаливала. Она отворила дверь и заперлась на замок. Потом постояла, прислушиваясь, за закрытой дверью. Дома царила тишина. У ее ног лежал пыльный зонтик, она пнула его, проковыляла несколько шагов до лестницы, передумала и пошла в гостиную. Остановилась внутри, вышла, вернулась в коридор к стенному шкафу и пошарила на полке, пока не нащупала аварийный фонарик.

Первый открытый ею блокнот начинался с горничной. Микаэла прошлась по странице лучом фонарика. Она могла бы включить свет в гостиной, но воображала себя вором-домушником. Записи начинались с «Мотеля-6» в городе Леонард, штат Аризона, номер на втором этаже, оплачен наличными мужчиной, который путешествовал с дочерью. Имя тридцатидвухлетней горничной совершенно не поддавалось запоминанию. (Сара? Кэт? Джейн?) Девочка прищурилась (имя было неразборчиво) и перевернула страницу. В тот полдень Лилия находилась далеко от Аризоны; пока Микаэла читала эти странички в Монреале, они с отцом удили рыбу на мушку на какой-то реке в Орегоне. Но годом раньше в городке среди пустыни Лилия остановилась с отцом в номере, прибранном той самой горничной.

17

Гостиничный номер, подготовленный горничной: две двуспальные кровати, шероховатые одеяла с оранжево-белым узором; содержимое тумбочки – фирменная ручка и Библия издательства «Гидеон»; телевизор на приземистом комоде в ногах кроватей. Отец Лилии спустился в ресторан за гамбургерами навынос, а Лилия сидела, скрестив ноги, на кровати, читая про морских коньков в «Нэшнл джиографик». Лампы отбрасывали тусклый желтый свет, и безмолвно мерцал голубой экран телевизора; картина на стене у нее за спиной отражалась всплеском абстрактных красок в зеркале над телевизором. До этого вечера, но никогда впредь, телевизор составлял ей компанию в редкие моменты, когда она оставалась в помещении одна. Одиночество ей было непривычно, и в этом состоянии она чувствовала себя не в своей тарелке. Она редко обращала внимание на телевизор; в тот вечер она взглянула на экран лишь потому, что услышала свое имя.

– Лилия Грейс Альберт, – объявил нараспев телеведущий. Лилия подняла глаза как раз вовремя, чтобы установить визуальный контакт; камера задержалась на его лице. Он стоял в многоуровневом павильоне индустриального типа, в котором сотрудники, сидя спиной к камере, печатали на компьютерах. – Такого не пожелаешь никому, – мрачно продолжал он. – Человек с двойным гражданством, которому после развода суд не предписал осуществлять опеку над ребенком, похищает дочь прямо из постели посреди ночи и увозит в другую страну. А там относительно просто изменить имя, присвоить чужую личность, короче говоря, исчезнуть. В этой программе мы поговорим о трансграничных похищениях и рассмотрим несколько случаев…

Передача называлась «Нераскрытые преступления», и в тот вечер «нераскрытой» была Лилия. На экране мелькнула фотография отца, за которой последовала ее последняя школьная фотография до исчезновения. Ведущий с важным видом рассуждал о трансграничных похищениях вообще и в частности о деле Лилии, которому придавало драматизма похищение прямо из кроватки. Ей подумалось, что ее фотография не так уж плоха, если учесть, что она школьная. В первом классе она была глазастая и серьезная девочка, хорошенькая, хоть и неулыбчивая. Фото отца, с другой стороны, было передано полиции ее матерью вскоре после исчезновения Лилии. Оно было сделано четырнадцать лет назад в аэропорту Найроби по пути домой после катастрофического медового месяца: отец Лилии подпирает бетонный столб в зале выдачи багажа, пребывая в малярийной лихорадке,