если и видел, то не придал значения. Тяжелая рука не сдавила ее плечо, шаги не загрохотали по автостоянке, сирены не разорвали сухой воздух пустыни. Здесь были припаркованы всего три-четыре машины, и маячили несколько фигур в ярко освещенных окнах ресторана, где над стойкой бара сиял телевизор. Она не могла разглядеть, был ли среди них ее отец. За занавешенными гостиничными окнами мельтешили тени – привидения в голубом мерцании десятков экранов. Она повернулась к мотелю спиной и сняла трубку. И странное дело, она знала, какой номер нужно набрать, как только подняла руку. Последовала тишина, затем записанный голос запросил три доллара и семьдесят пять центов, заставив ее встрепенуться. Она стала шарить в кошельке и опускать в щель четвертаки, пятицентовики и десятицентовики, пока голос робота не сказал ей: «Спасибо». Монеты мягко звякнули, и она снова обернулась, чтобы понаблюдать за парковкой, за темными очертаниями бензоколонки и непрестанно снующими в окнах ресторана официантками. Стальная оплетка телефонного шнура холодила руку. Откуда-то задул ветер, и перекати-поле завертелись на мертвенном песке и асфальте по ту сторону освещенной парковки, а она стояла неподвижно, сердце колотилось. Лилия прислушивалась к гудкам вызова. Щелчок. Затем другой. Клацанье переключателей по всему континенту. Паутина проводов, шумящее море помех и неразбериха.

После второго звонка кто-то поднял трубку. Набирая номер, она в точности знала, что собирается сказать: «Я не пропала. Я не хочу, чтобы меня нашли. Скажи им, чтобы перестали меня разыскивать. Я хочу остаться со своим отцом. Я никогда не вернусь и не хочу, чтобы меня кто-то нашел». То же, что она настрочила в десятке вариаций на гостиничных Библиях по всем Соединенным Штатам. Но трубку взяла не ее мать.

– Oui?[8] – Голос Саймона звучал неотчетливо. Провода нашептывали статические шумы помех, словно мысли. «Саймон остается у меня по выходным». Лилия поняла, что сегодня суббота. И что она не может исторгнуть из горла ни единого звука.

Она оцепенела на мгновение в темноте телефонной будки, прижимая трубку к лицу.

– Кто это? – спросил он по-французски.

Ветер крепчал. Перекати-поле размером с кролика носилось по парковке, отрываясь от земли, и она смотрела, как оно исчезает из виду. Она поймала себя на том, что смотрит на огни парковки, как они слегка покачиваются на ветру в ореоле крылатой живности, порхающей вокруг. По ту сторону парковки она заметила отца, шагающего по верхней террасе к покинутой комнате. Он толкнул дверь, и мерцание телевизора померкло. Она не могла ни говорить, ни повесить трубку.

– Кто это? – Он был в возрасте ломки голоса, который звучал с перепадами в две октавы.

– Саймон, – сказала она наконец. – C’est Lilia[9].

– Где ты? – прошептал он.

– В разъездах, – сказала она.

– Лилия, – зашептал он. – Лилия, не останавливайся. Не возвращайся домой.

Отец выходил из номера, залитый светом, впопыхах поспешая по террасе второго этажа, набросив куртки на плечо, неся в каждой руке по чемодану.

– Не останавливайся, – шептал брат. – Держись подальше, даже если придется туго, где бы ты ни была…

Отец скрылся в подъезде почти бегом, и в этот момент она поняла, что тоже может бежать. Она вышла из оцепенения, бросила трубку болтаться на шнуре и понеслась через парковку, до того как отец выбежал из лестничного проема. В те дни они колесили по Аризоне в красном кабриолете. Она перелезла через дверцу и свернулась калачиком на пассажирском кресле, переводя дыхание, за мгновение до того, как отец вынырнул из подъезда и чемоданы улеглись на заднее сиденье. Спустя секунду отец был рядом с ней; он дал задний ход и выехал с парковки. Машина, рыская, выскочила на шоссе, и Лилия смотрела на огни фонарей, проплывающие мимо в иссиня-черном небе.

Он долго отмалчивался, нервно выстукивая на руле ритмы вальса. Другая рука покоилась на плече Лилии, внушая уверенность.

– Ты посмотрела передачу и направилась прямиком к машине, – сказал он. – Это хорошо. Я горжусь тобой. Ты поступила правильно.

– Я не могу ее вспомнить.

– Ну, ты была маленькая.

– Я помню номер своего телефона, – сказала она.

– Номер твоего телефона? Неужели?

– Я помню номер своего телефона с семилетнего возраста, а ее не помню.

– Память – странная штука.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Он выдержал паузу.

– Пожалуйста.

– Ты встречаешь в баре молодую красивую разведенную женщину, – сказал он наконец. – Ей двадцать шесть, у нее двухлетний сынишка, она прекрасна, полна жизни, ей захотелось провести медовый месяц в Африке, а потом вдруг затмение, и ты под покровом ночи увозишь своего ребенка. Она – в прошлом, детка. Ты же не хочешь жить в прошлом, а мне не хочется об этом говорить.

– Что у нее за акцент?

– Что?

– Моя мама, – сказала она, – во время интервью говорила с акцентом.

– Она родом из Квебека, – сказал он после долгого молчания. – Удивляюсь, как ты уловила. Ее английский безупречен.

– Какой язык был у меня первым?

– Что?

– Английский или французский?

– Мы жили близ Монреаля, – сказал отец. – Севернее американской границы. Мы с твоей мамой говорили и по-английски, и по-французски. Ты всегда знала оба языка.

– Но какой был первый?

– Не было первого, – сказал он. – У тебя нет первого языка.

– Как может не быть первого языка?

– Просто ты всегда знала оба. Твоя мама француженка, я – англичанин. Так уж получилось. Но что толку жить прошлым, моя ласточка. Мне расхотелось об этом говорить. – А потом он повторил: – Просто удивительно, что ты уловила ее акцент.

Она не могла говорить, подавленная своей изменой. Уличные фонари встречались все реже, на большем отдалении друг от друга, а потом и вовсе сошли на нет, уступив место звездам, до обидного близким в сухом ночном воздухе. Ей понадобилось несколько недель, чтобы понять, что Саймон не проговорился. В противном случае, догадалась Лилия, ее поймали бы в ту же ночь.

18

Саймон никому ничего не сказал; он всегда доподлинно знал, почему сбежала его сестра.

Он положил трубку, набрал *69[10], и записал на ладони номер. Но прежде чем это сделать, он долго оставался на линии, слушая треск помех и ветер пустыни.

19

Толстый конверт с распечатками телефонных звонков на квартиру матери Лилии ложился на стол Кристофера раз в месяц, и спустя пару лет после того, как он взялся за это расследование, он научился пробегать глазами по страницам, зная многие номера наизусть. Зубной врач, психиатр, дом ее первого мужа, в котором ее сын жил большую часть времени, друзья сына из