На Новый год – мандарины. Мороженое в прямоугольных пачках с плоскими палочками, ими здорово соскребать подтаявший верх, привозят раз в год, зимой. Надо же, а в Москве эскимо продают и летом.

Мы пробовали делать мороженое дома, но у нас не получилось. А так мама умеет почти всё. Выписывает рецепты из журналов и отрывных календарей в толстую тетрадь. Гости хвалят мамины блюда: сушки, запечённые с фаршем; печенье, похожее на персики, мы подкрашиваем его морковкой и свёклой; «чёрную икру» из манки с селёдкой, кролика из картофельного пюре.

Мама шьёт и вяжет. Стоит ей приметить красивую вещь, даже по телевизору, она мастерит подобную, а то и ещё лучше. Не любит, когда мы одеты как все. В один год я и четыре моих одноклассницы носили синие платья в клеточку с красными кармашками. Потом мама из цветного сатина сшила мне бананы – брюки с широкими штанинами, суживающиеся книзу на резинке, а из плотного голубого хлопка – укороченные штанишки бриджи («Бриджи? – переспросила соседка. – Первый раз слышу»).

На новогодних утренниках я занимаю первые места за костюмы. Мы с мамой за месяц продумываем наряды. То раскрасим в яркие цвета гусиные перья для хвоста жар-птицы, то из куска поролона сделаем голову Чиполлино, а из окрашенной марганцовкой марли шьём платье графини Вишни.

В прошлом году по школе вышел приказ, что у девочек в обычные дни должны быть только чёрные и коричневые бантики, а белые – в торжественные даты, цветные же вообще запретили.

– Моя дочь не будет носить этот траур! – возмутилась мама, и я продолжила ходить на уроки с белоснежными бантами.

Поезд притормаживает. Мы с братом на верхних полках. Жанат читает письмо от девочки из санатория на Чёрном море, где он был с мамой зимой – лечил нос. Там его звали на французский манер – Жан. Он прикрывает ладонью строчки, чтобы я ничего не прочитала.

Мы часто куда-нибудь ездим. Прошлым летом были во Фрунзе, у папиной сестры, тёти Нади. Когда добирались до оренбургского вокзала, папа втащил в троллейбус раздутые чемоданы. Вредные тётки начали визжать:

– Куда вы, мужчина, с такими баулами?!

Папа ничего не ответил. А я хотела закричать, чтобы не смели ругать его, потому что он самый лучший на свете.

В душном поезде мама смачивала под краном полотенца и мы наматывали их на голову, шею, чтобы хоть немного остыть. По дороге я впервые увидела верблюдов. Во Фрунзе я вертела головой по сторонам и старалась всё запомнить, чтобы рассказать подружкам: про пирамидальные тополя, свечками тянущиеся к небу, шумный базар, горы солнышек урюка. Оторвала плоскую веточку туи и попросила у тёти спички с зелёными головками – показать Альмире с Гулей.

Эх, если бы они видели куклу, которую я увидела в магазине в Москве! Со смоляными толстыми косами, в оранжевом бархатном костюме с орнаментом. Другие две косички – совсем тоненькие – от центра лба спускались к ушкам.

Увидев её, я замерла перед витриной.

Мама прошептала:

– Дороговато…

– Да нет, – замялась я, – просто смотрю.

Я же слышала, как родители говорили, что им не хватает зарплаты, кое-как на поездку накопили.

– Якутская кукла. Очень красивая, – вздохнула мама. – Но сейчас тебе нужнее одежда.

– Мам, а давай отдадим ту новую кофту обратно, у меня же есть старая, – предложила я.

Мама не ответила. Я наклонилась и стала застёгивать ремешок на сандалике. А потом побежала к папе.

Поезд разгоняется снова. Мама с довольным лицом закрывает тетрадь со списком покупок. Прошу показать овальную коробку с нарисованными дедом, бабой и Курочкой Рябой. Внутри неё, на волокнах, похожих на мочалку, лежат шоколадные яйца, обёрнутые золотистой фольгой. Мама удивляется, что конфеты актюбинские, а купили мы их в Москве, у нас таких не продают, хотя мы ближе к Казахстану. Будем есть их вместе с гостями. Ведь когда мы приедем, придут родственники, друзья, соседи – поглядеть, что привезли, и послушать, как там живут, в столице.

Уложив конфеты в сумку, мама достаёт картонную коробку и протягивает мне. Открыв её, вижу внутри якутскую куклу.

– Ты купила!!!

– Да, когда ты ушла, – улыбается мама. – Хотела дома подарить, не вытерпела.

Глава 5

Майка

Сквозь дебри сна слышу, как домашние ходят туда-сюда. Говорят то шёпотом, то громко, как наш старый телевизор, который приходится переключать плоскогубцами.

Голоса перемещаются на веранду. Вскрик мамы. Накидываю кофту, тапки, иду посмотреть, что там. Папа выглядывает через дверь на улицу, будто кого-то высматривает, потом быстро выходит. Мама закрывает за ним засов (так мы делаем только на ночь) и подходит к окну. Аже тоже смотрит в сторону сарая.

– Что-то случилось? – спрашиваю.

– Да ничего, – отвечает мама, – поешь, там манная каша.

Странно, почему она не на работе? И что они делают на холодной веранде?

Раздаётся рёв. В окне вижу Майку. Она выбивает калитку и забегает во двор. Носится, безумно мыча, сбивает вёдра, топчет кусты малины. Что с ней?

Аже качает головой. Глаза у мамы испуганные, как в тот день, когда я заболела скарлатиной. Она кладёт мне руку на спину.

– Зайди в дом.

Полтора года назад аже вела меня к сараю. У неё болят ноги, и поэтому она не может ходить быстро. В загоне на улице я увидела рядом с нашей коровой мокрого телёнка. Светло-коричневого, с белой мордочкой, на которой красовалось пятнышко, похожее на улыбку. Мама-бурёнка вылизывала его, оставляя на шерсти волнистые полосы.

– Помнишь, я рассказывала про корову, что спасла нас в войну? У неё было такое же пятно! – просияла аже.

Папа перегнал телёнка в другой загон. Корова замычала. Телёнок ответил коротко:

– Мом!

Мне стало жалко его, но аже сказала, что он быстро привыкнет. Так надо, чтобы телёнок не сосал корову. Он не будет голодным, получит обрат, а нам достанутся молоко и сметана.

Корова стала жевать траву с равнодушной мордой. Телёнок заскакал вдоль забора, подпрыгивая задними ножками.

– Это тёлочка! – объявила аже.

Всех наших коров зовут Красулями, но я предложила назвать новенькую Майкой – она родилась в предпоследний день мая.

Из комнат не видна та часть двора, где мечется корова. Подхожу к печке и держу над раскалённым железным кругом ладони. Дома тепло, а я отчего-то мёрзну.

Может, у Майки болит живот? Иногда коровы объедаются кукурузой, распухают. Наверное, папа пошёл за лекарством. Даст, и она успокоится.

Помню, как мы приучали Майку пить обрат. Бугорками, из которых позже выросли рожки, она бодала ведро. Приходилось крепко держать, не уследишь – разольёт!

– Маечка, – приговаривала я и чесала тёлочке спинку. Мягкая шерсть пахла парным молоком. Майка вытягивала шею, словно просила почесать и там.

Когда она подросла, мы стали гулять вместе. Никто из моих подруг не дружил с телятами. На следующий год, 30 мая, я поздравила её с днём рождения и угостила пирогом.

Майку отдали на пастбище. Я встречала её вечерами с веткой клёна, чтобы лупить приставучих мух, которые лезли тёлке в глаза и уши. По дороге обнимала её за тёплую мохнатую спину, рассказывала секреты. Иногда видела на округлых боках следы хлыста и злилась на пастуха: зачем бить животных?

Бабах! Вздрагиваю. Недавно так взорвалась банка с солёными огурцами. Дикий рёв. Бегу на веранду. Мама вскакивает навстречу, обхватывает меня. Хочу посмотреть в окно, но ничего не вижу. Мама заводит меня в прихожую. В спальне я ложусь и прячу лицо под подушкой.

Позже мне рассказали, что Майку укусил бешеный лис, забежавший в посёлок. Ветврачу пришлось застрелить её.

На следующий день нашу семью положили в больницу, где каждому сделали по сорок уколов в живот.

Глава 6

Аппендицит

Я осторожно переставляю ноги, будто крадусь по тонкому мостику над пропастью. Кажется, что лёд прогибается и вот-вот треснет. Мама ступает рядом, крепко держа меня за руку. Впереди – тёмный силуэт папы.

С утра у меня ныл живот. То покалывал, то успокаивался. Я ложилась на диван, подкладывала под него подушку. Поджимала ноги.

Пришла Фаина Наилевна, главный врач больницы, где работает мама. Пощупала живот, постучала пальцем по коже, велела показать язык и попросила кашлянуть. Справа от пупка