– Рассказал, что случилось. Да он и сам знал, – ответил Хаим.

После допроса ему показалось, что все нормально – что он не отрицал никаких фактов, а лишь попытался снизить их важность. Он рассказал инспектору, что у него случился конфликт с воспитательницей и что он был не прав, обвиняя ее. Полицейский пытался навязать ему слова – спросил, не считает ли он, что воспитательница издевается над детьми, в том числе, может, и над Шаломом; а он сказал, что нет.

– Так, может, они теперь с тебя слезут, а? – спросила мать.

– Потом он спросил, что я делал в тот день, когда они подкинули чемодан. И задавал вопросы про Джени.

Она встала и открыла холодильник.

Это был тот момент допроса, когда Хаим понял, что просто ждать уже невозможно.

Мать поставила на стол четыре тарелки и принесла на плиту кастрюлю, а он сказал, что на обед не останется.

– И что ты о ней сказал? – спросила она.

– Что уехала.

– Не лучше ли было рассказать, как она умерла? Может, они и поняли бы…

Хаим стукнул кулаком по стоящей перед ним пустой тарелке, и мать испугалась.

* * *

На обратном пути в Холон он снова ощутил слабость в руках и понял, что это все из-за матери. Ладони на руле онемели, и дорога то и дело исчезала из виду. После того, как Хаим рассказал ей про вопросы инспектора о Джени, и после того, как он так разозлился на нее, мать замкнулась в себе. Пара вопросов, которые она задала потом, выдавали ее отчаяние. Ему нужна была ее сила, а у нее уже не было сил, чтобы передать ему. Мать боялась – почти так же, как и он, а может, еще и покруче. Вместо того чтобы что-то ему посоветовать, она спросила:

– Что же ты будешь делать?

– Уеду на несколько дней, – ответил Хаим. – Пока они не найдут, кто подкинул этот чемодан.

– Хорошая мысль. А что с детьми?

– Поедут со мной. Мне просто нужен сегодняшний вечер и завтра, чтобы сорганизоваться.

Потом Хаим сказал, что собирается позвонить воспиталке и извиниться – вдруг это поможет и она снимет с него ментов. Мать кивнула.

– Ты с ней там полюбезней. Может, даже встретитесь?

– Я думал поговорить по телефону. Но если захочет встретиться, я готов.

Перед его уходом мать пошла в спальню и вытащила из бельевого ящика коричневый конверт. Она спросила Хаима, сколько ему нужно, и впервые за долгое время он не отказался, а просто сказал:

– Сколько можешь.

Дома Сара засунул деньги в кожаную сумку, которую прятал в одежном шкафу, за полотенцами. Теперь у него было шесть тысяч долларов наличными и больше двадцати тысяч шекелей.

Следующим этапом была упаковка и поиск. Он вскарабкался на антресоль и там, за вентилятором, нашел старый чемодан. Протерев пыль внутри и снаружи, вложил туда три пары трусов, три майки и свитер. Куда ехать, Хаим пока не знал. Потом он принес вещи из детской – для Эзера в основном рубашки с короткими рукавами, потому что тот не любит с длинными, а для Шалома еще и тепленькие вещички. Сам не зная зачем, вложил в чемодан и несколько оставшихся в шкафу одежек Джени.

На чемодане еще желтели наклейки с предыдущей поездки, и когда Хаим сдернул их, то увидел, что они с полета на свадьбу.

С тех пор он никуда не летал, да и тот полет был всего лишь третьим в его жизни. Джени потом слетала разок на Филиппины – это когда ей угрожали там лишением гражданства. Она вообще была гораздо привычней к поездкам, чем ее муж, и в гигантском аэропорту вела себя как дома. Охранник спросил их по-английски о цели их путешествия, и она ответила этак запросто:

– Пожениться.

После паспортного контроля Джени побежала к конвейерной ленте, чтобы успеть закупиться в дьюти-фри. Она купила два флакона духов, ремень для себя, духи для матери Хаима и в качестве свадебного подарка фотоаппарат, чтобы сфотографироваться на Кипре. Теперь Сара выдвинул ее ящик в шкафу и нашел конверт с фотографиями. Бусы, про которые говорил Эзер, он так нигде и не нашел. Хаим и сам не понимал, почему ему так важно их найти. После того разговора накануне вечером он снова искал эти бусы в ванной, в буфете и под кроватью. Паспорта Джени в ящике уже не было, как и ее временного удостоверения личности. В этом месте она держала таблетки, перед тем как он их обнаружил. Был там и Новый Завет, который она прятала, и полиэтиленовый мешочек с письмами от сестры из Берлина и двумя старыми фотографиями отца и матери, а также потертый плетеный бамбуковый крест. Сара вытащил из конверта свадебные фотографии. Только они там и были, и он просмотрел их, может быть, в первый раз.

Фотокарточка из аэропорта, за минуту до полета: Хаим сидит в кресле перед впуском на самолет, и вокруг лежат сумки.

Полет был очень коротким, и его с самого начала тошнило. Он сказал Джени: хорошо, что они летят жениться не на Филиппины, как она сначала того хотела. Возле небольшого аэропорта в Ларнаке, где он почему-то почувствовал себя комфортнее, стоял микроавтобус, но, к разочарованию Хаима, оказалось, что дожидается он не только их. Водителя звали Агапитос, он был молодым, тощим и очень проворным. На одной из фотографий этот парень обнимал Джени и другую женщину из их группы. Агапитос был болтлив и трепался в основном с женщинами. На снимке он стоял в расстегнутой рубашке, была видна его загорелая и гладкая грудь. Хаим тогда решил, что он гей, но постеснялся спросить Джени, думает ли она так же. Агапитос терпеливо объяснил им, что они ждут пять пар из Израиля. Во время поездки он сообщил своим пассажирам: их привезут прямо в мэрию Ларнаки и там, в кабинете мэра, проведут бракосочетания, одно за другим. Очередность бракосочетаний установлена заранее, и изменить ее невозможно. Русская женщина, сидевшая позади них, попросила своего будущего мужа узнать, сможет ли она принять душ и переодеться, и Агапитос сказал:

– Переодеться – да, ванна – нет.

Кроме этого, во время короткой поездки от аэропорта до центра города никто вроде бы не произнес ни слова – ну за исключением Джени и еще одной гораздо более молодой филиппинки, сидевшей прямо перед ними.

На обороте фотокарточки Джени написала имя этой женщины по-английски, изящными буквами: «Марисель». Предполагалось, что после бракосочетания она едет с мужем в Южную Америку.

В складском помещении мэрии Хаим снял брюки и рубашку и надел на майку костюм, который ему купила мать. Джени тоже переодевалась; оставшись в трусах и бюстгальтере, она повязывала ему галстук, и на мгновение он увидел ту часть ее тела, которая понравилась ему больше всего: густую темную полоску волос, идущую от пупка по округлому коричневому животу до линии трусов. Сара долго ждал ее, пока она наносила макияж. Джени объяснила ему, как работать с фотокамерой, и он сфотографировал ее в платье, которое она купила себе в Южном Тель-Авиве. Фотография получилась темной, лицо Джени было едва видно. Марисель сфотографировала их вместе перед входом в кабинет: на этом снимке было видно, что Хаим выше своей невесты, хотя и горбится, и что костюм ему идет. И все же он выглядел старше ее. Разница между ними составляла пятнадцать лет.