Довольная моим решением, Идзуми взяла меня за руку и, выставив из воды только голову, как старый самец макаки, повела к наружной части водоема.

Очевидно, что все это мне нравилось, но я уже не был уверен в своих чувствах и поэтому решил соблюдать осторожность. Заметив мою сдержанность, Идзуми призналась:

– Сама не знаю, почему я так повела себя в Наре. Может, из-за бабушкиного дома… Можешь смеяться, но после ее смерти мне кажется, что мир потерял равновесие. Я никогда уже не была так счастлива, как в детстве.

– Может, это просто потому, что ты была ребенком, – отозвался я. – Дети и животные воспринимают радость с чистой непосредственностью, которую мы с возрастом теряем.

– Может, и так, – ответила она задумчиво. – Хотя я все еще во многих отношениях ощущаю себя ребенком. А в других – старухой, которая видела все и уже не способна ни во что верить. И так будет всегда, хочу тебя предупредить. Если ты не желаешь иметь под боком чертову психопатку, можешь прямо сейчас попросить, чтобы я ушла.

– Никогда тебя о таком не попрошу, – промолвил я, погладив ее по щеке.

Она обеими руками обхватила мое лицо и спросила:

– Я уже могу тебя поцеловать или ты все еще сердишься?

Вместо ответа я обнял ее и привлек к себе.

Сандзю року (36)

三十六

Я лежал обнаженный рядом с Идзуми на каменном полу и думал о том, что жизнь на самом деле удивительно проста. Возможно, потому, что маятник завис на благоприятной стороне вселенной, наши тела воссоединились, как две части пазла, рожденные, чтобы быть вместе.

Пока мы наслаждались последними минутами пребывания в онсэне, Идзуми говорила, не открывая глаз:

– Думаю, что ты больше японец, чем я, Энцо. Ты появился на свет не здесь, но идеально вписываешься в пейзаж.

– Ты и правда так считаешь? – поинтересовался я, поглаживая ее живот.

– Да, наверное, вовсе не случайно подруга отправила тебя сюда. Не знаю, как лучше объяснить, но ты – часть этого мира. Даже движения у тебя мягкие и деликатные, как у японского юноши. Я же, напротив…

Я молча ждал, чтобы она сама ответила на свой невысказанный вопрос.

– Я не знаю, что собой представляю. И хуже того: не знаю, кто я.

– Наверное, этого никто про себя не знает, – утешил я, приглаживая пальцами мокрые волосы. – Важнее то, что мы сейчас находимся здесь.

– Это ненадолго.

– Что ты имеешь в виду?

В этот миг Идзуми развернулась и легла на меня сверху. Мои руки скользили по ее спине, и я удивлялся, насколько она легче, чем я думал, даже с учетом ее миниатюрного роста. Казалось, она соткана из воздуха.

– Я хочу сказать, что через несколько дней тебе придется уехать… а я ненавижу прощания! Не стану дожидаться этого момента. Обещай, что не возненавидишь меня за это.

– Обещаю… – взволнованно ответил я. – Но в таком случае… разве ты не поедешь со мной по оставшейся части маршрута?

– Я бы с радостью, но не могу. Если дожидаться финала, то последние часы я буду сама не своя от тоски. Даже могу разозлиться, наговорить гадостей и обидеть тебя. Не хочу оставить о себе плохие воспоминания.

– И как ты поступишь? – спросил я, чувствуя, что ее невесомая фигурка в любой момент способна воспарить надо мной и уплыть вдаль.

– Просто в какой-то момент я уйду.

– Вот так все просто? И даже не предупредишь?

– Ага. Так будет лучше для нас обоих, – вымолвила она, прижимаясь ко мне всем телом.

Несмотря на мое возбуждение, меня заранее охватила печаль – раз поселившись, она пустила корни и начала разрастаться.

– До сегодняшнего дня я считал, что потерял тебя; теперь ты вернулась, и я уже не могу представить свою жизнь без тебя. – У меня встал ком в горле. – Мы больше никогда не увидимся?

– «Никогда» – это слишком грустное слово… – шепнула мне на ухо Идзуми. – Я пока не знаю, где брошу якорь, что стану делать со своей жизнью, но, если гоэну угодно, чтобы мы были вместе, как бы далеко нас ни разбросало, соединяющая нас невидимая нить не порвется.

– Идзуми, мне страшно, – признался я в порыве откровенности.

– Чего ты боишься?

– Что больше с тобой не встречусь.

Идзуми привстала и уселась рядом со мной. Лаская мою грудь, она тихо вымолвила:

– Если уж тебе удалось найти песню Шина Соримати, который неизвестен даже у себя на родине, меня ты точно разыщешь.

Сандзю нана (37)

三十七

Мы провели в горах Нагано еще сутки; все это время маятник висел на счастливой стороне. Идзуми сама вызвалась проводить меня в Никко – последний пункт перед возвращением в Токио.

Чтобы добраться в этот полный святынь город, в ста сорока километрах к северу от столицы, нам пришлось сначала сесть на местный поезд, потом с пересадкой ехать на экспрессе «Синкансэн», а в довершение еще и преодолеть часть пути на поезде региональной линии. Идзуми объяснила, что Никко означает «солнечный свет».

В силу этих обстоятельств, когда мы вместе зарегистрировались в привокзальной гостинице, меня охватила безмятежная радость. Мне хотелось всем сердцем прожить остаток маршрута, из каждого проведенного вместе мгновения сотворить некий оазис вечности, в котором можно было бы его сохранить.

Идзуми ушла в душ, а я включил телевизор, чтобы поискать на «Ютубе» песню Соко[59], которая не выходила у меня из головы.

Give me all your love now

'Cause for all we know

We might be dead by tomorrow[60]

Красного чемодана при ней уже не было. Может, он остался в Наре, а может, Идзуми заскочила в свой отель в Токио, прежде чем отправиться искать меня в Нагано. Теперь она путешествовала только с маленьким рюкзаком, который закинула за спину, облачившись в свитер и мягкие спортивные штаны с неизменными белыми кедами «Onitsuka».

I don't want to judge

What's in your heart

But if you're not ready for love

How can you be ready for life?

So let's love fully

And let's love loud

Let's love now

'Cause soon enough we'll die[61]

Мы прошли через маленький город с серебристыми горами на заднем плане и вступили на красный горбатый мостик через реку Дайягава, где задержались, чтобы сфотографироваться щека к щеке. Оттуда мы направились к синтоистскому