Он достал свой пистолет и снял её с ветки, как в тире, одним выстрелом. Конечно, человек, который устраивает подобного рода вещи из простого бахвальства, – варвар.

После того как мы познакомились с Мануэлем в 1950 г., вполне естественно, что мы предложили ему вступить в партию. На это он сказал нам: “Я, безусловно, симпатизирую компартии, она мне очень близка, мне нравятся её идеи. Но, насколько я понимаю, для того чтобы стать её бойцом, нужно сначала состояться в политическом и интеллектуальном плане. Это такой шаг, который надо сделать со всей ответственностью…ˮ. Но с этих пор он стал восприниматься именно как один из членов нашей партии. Мы обсуждали с ним абсолютно всё. Он принимал участие во всех наших встречах с правом полной автономности, он имел право выступать с критикой по любому вопросу, говорить всё, что он считал нужным. И вскоре он завоевал такое уважение и авторитет, что все командиры стали относиться к нему с большим уважением. Любой вопрос он разрешал почти мгновенно, он приходил и говорил, что нужно сделать так-то и так-то. И всё, что он предлагал, было хорошо продумано, и все его поддерживали в том, что да, именно так и надо делать. Когда он говорил: “Необходимо направить отряд туда-тоˮ, то все были готовы идти по первому его слову. Партизаны так и говорили:

“С Вами мы пойдём куда угодноˮ. У него был природный дар командира. Я никогда не слышал о том, чтобы он на кого-то кричал, никогда не видел с его стороны какой-то грубой выходки. В те моменты, когда он бывал очень раздражён, он никогда никому не говорил ни одного плохого слова. В таких случаях он обычно уходил куда-нибудь погулять, а когда возвращался, то говорил: “Ну вот, посмотри, вот то, о чём мы сейчас говорили, о чём мы только что дискутировали и не пришли к согласию. Вот я вижу это так. Подумайте, мне кажется, что это должно быть именно такˮ. Мы опять начинаем думать по новой, не торопясь принимать скороспелого решения, о котором потом можно было бы сожалеть. Несмотря на свою молодость в то время, он уже тогда был очень тщателен в разработке военных вопросов, как и в приказах, которые он отдавал. Он очень вдумчивый…».

Маруланда был очень активен. Он всегда был очень активным. Он не из тех, кто пребывает где-то, погружённый в себя. Он постоянно думает, что-то предлагает, разговаривает с людьми, отдаёт приказы, организует что-то то там, то здесь. «Он всегда стремился предпринять ответные действия, например в каких-то определённых ситуациях, – вспоминает Бальтасар. – “Вот смотри, мы не будем сидеть сложа руки, ожидая наступления врага. Если они пойдут на нас и попытаются атаковать и преследовать, то мы должны сосредоточить часть своих людей здесь, чтобы незамедлительно дать ответ тем, кто придёт сюда. Однако бульшую часть наших мы должны вывести отсюда и бить врага на его территории, чтобы ясно показать ему, что нас не удалось загнать в угол. Лучший способ ответа на наступление или атаку есть контрнаступлениеˮ. И позже мы действительно так и делали – оставляли часть наших людей перед началом наступления врага, операций по нашему окружению, бомбардировок, для того чтобы они держались здесь, но одновременно мы засылали отряды во фланги и тыл врага. Это создавало у армии паническое настроение. В этой ситуации противник постоянно должен был учитывать возможность атаки с тыла, и тогда он был вынужден отвлекать свои ударные силы на защиту тыла и флангов, распылять их. Таковы были военные идеи Маруланды в то время, и я думаю, что сегодня эти идеи во многом усовершенствовались.

В то время он был ещё очень молод, ему было 20 лет, нам было по 20 лет, но уже тогда он был очень ответственным и отнюдь не бабником. Он очень беспокоился о своих 4 братьях, беспокоился, чтобы они не пострадали из-за него. Он очень беспокоился о своём отце. Женщина, с которой он жил в то время, также не была избавлена от всех тех трудностей, которых у нас тогда было великое множество. Если у нас начинался голод, то он был равным для всех. Мануэль всегда заботился о том, чтобы никто слишком не переживал о судьбе своих семей. Это вполне естественная забота, забота о том, чтобы подальше отвести опасность от своей семьи, и потому он всегда заботился о гражданском населении. Перед атакой казарм какого-нибудь армейского подразделения он всегда встречался с местным населением и объяснял людям, что должно произойти и что надо делать в этой ситуации. Он никогда не отдавал приказа, исходя из принципа “это надо делать так, потому что я так сказалˮ, он стремился, чтобы приказ исполнялся сознательно. Я думаю, что это был подход настоящего руководителя, командира, человека, который заботился о том, чтобы направлять людей, а не быть просто властолюбивым начальником. Это была одна из его характерных черт, с которой я столкнулся тогда, и с тех пор я восхищаюсь ею в Мануэле всю свою жизнь…».

В 1953 г. произошёл военный переворот генерала Рохаса Пинильи. Партизаны буквально бомбардируются через прессу, через El Tiempo и El Espectador предложениями о капитуляции. С воздуха постоянно сбрасываются листовки. Штаб в Эль Дависе фактически распался. Но внутренние столкновения с «чистыми» либералами уже затихли, уже почти закончились. Последнее наступление армии с января по март того года, когда сражения велись как против либералов, так и против коммунистов, в итоге обернулось рядом совместных операций последних против общего врага. Ведь армия воевала и с теми, и с другими. И потому появилась возможность примирения двух партизанских движений.

«Мануэль пришёл и сказал командованию в Эль Дави-се: “Я уже читал эти листовки, в которых содержатся предложения нового правительства. Это неприемлемо. Мне кажется, что это просто уловка. Я, конечно, поговорю со своими ребятами, чтобы прояснить ситуацию, и если кто-то захочет сдаться, пусть сдаётся, но только без оружия. Ведь оружие – это не частная собственность, а общее имущество. Возможно, кто-то устал, и у него возникло желание сдаться. Лучше таким образом предупредить дезертирствоˮ. И это оказалось именно так, Мануэль словно предвидел будущее. Через 15 дней после военного переворота армия приостановила военные действия, и тогда сдались многие, и их хорошо принимали в армейских казармах, им даже было разрешено входить в казармы с оружием, а потом они могли совершенно свободно вернуться обратно к своим отрядам. Была искусно разыграна сцена братания армии с партизанами. Солдат вполне свободно мог приходить в гости на ферму к