Но вот двери герцогской ложи распахнулись, и появился Карл Евгений. Иоганн Якоб сразу заметил, что тот был не в духе. За герцогом вошла Элеонора Франчи, недавно привезенная из Венеции, где герцог обычно находил своих любовниц. Юная танцовщица, которая в свои шестнадцать лет успела и выйти замуж, и стать вдовой, Франчи постоянно воевала за внимание герцога с соотечественницей Терезой Бонафони, причем военные действия шли с переменным успехом, о чем свидетельствовали дети, появляющиеся то у одной, то у другой итальянки. Могущественная Луиза Тоскани, по мановению руки которой со двора изгонялись бароны и маркграфы, канула в Лету. Франчи была в безвкусном пестром платье: после того как в 1764 году умерла от туберкулеза маркиза де Помпадур, версальская мода покинула герцогство Вюртембергское.

Герцог и придворные рассаживались долго и шумно. Наконец Карл Евгений махнул рукой, и на сцену вышел Никколо Джомелли. Музыкант волновался, и Иоганн Якоб знал почему. Директор оперы заговорил:

– Светлейший герцог, сир! Господа! Позвольте представить вам сегодня творение моего – увы – несправедливо забытого соотечественника, покойного маэстро Вивальди. Эти четыре концерта последний раз исполнялись в Вене в присутствии императора Карла VI, деда нашего благословенного…

Джомелли поперхнулся: не упомянуть Йозефа II, ради которого был затеян сегодняшний концерт, было неслыханно. Но еще опаснее было рассыпаться в верноподданнических признаниях императору в присутствии герцога, которого тот унизил поспешным отъездом. На помощь музыканту пришел сам Карл Евгений:

– Что тут долго говорить – давайте слушать.

Маэстро занял место за клавесином, и оркестр заиграл. Иоганн Якоб слышал эти концерты там же, где и молодой Джомелли, – в Большом придворном театре. Сам рыжий Вивальди, которого император позвал в Вену, чтоб обеспечить музыканту покойную и сытую старость, играл тогда для своего венценосного патрона. Мастер стоял на самых плохих местах залы – позади всех. Это было в 1740 году, одну мировую и три силезских войны назад. Карл VI скончался в октябре того же года, а через несколько месяцев в нищете умер и старик Вивальди, заброшенный всеми после смерти императора. «А ведь он был моложе меня», – подумал мастер.

Музыка перенесла Иоганна Якоба в молодые годы. Он опять слышал в ней бурливые весенние ручьи, стрекот насекомых и пение птиц в жаркий летний день, блеяние домашних животных и крики пастухов, осенние грозы и звенящую тишину зимней ночи. Мир был в гармонии с Богом, и мастер был частью этой гармонии. Но что-то мешало Иоганну Якобу полностью раствориться в великой музыке. От толпы надышавших людей в театре стало тепло, и запахи плоти и нечистого нижнего белья, поднимавшиеся откуда-то снизу, выдавили из его естества и весну, и лето, и осень, и зиму. Сладковатый дух ударил в нос жестокой реальностью, и мастер снова вспомнил трупы, которые они подбирали и сваливали во рвы в Турне, чтоб не навлечь на город болезнь, – там стоял тот же запах. Изуродованные войной и смертью, голые тела мужчин и мальчиков гнили на сырой земле – мародеры поспешили снять с них все, что могло сгодиться для продажи. «Сколько боли, крови! Поймут ли нас потомки? Нет, мы живем в страшный век! Однако какая пронзительная печаль в этой итальянской музыке!» Но ведь тогда, на концерте в Хофбурге, он ее не заметил.

– А ведь наш обербоссиерер прослезился! – выкрикнув, захохотал властный голос, и засмеялся зал, следуя примеру господина.

«Это герцог обо мне», – очнулся Иоганн Якоб. И еще мастер понял, что его Андреас умер. В эту ночь, впервые за долгое время, парень не пришел к нему во сне.

Удачным утром следующего дня мастер составил список затрат. С приходом Марты в дом записи стали короче – в начале каждой недели Иоганн Якоб отдавал жене деньги на домашние расходы, которые уже попредметно не расписывал:

«11 марта 1769 года:

Ректальное курение – полталера

Кофе с доктором Флахом – 9 крейцеров

Стакан вина с маэстро Джомелли – 4 крейцера

Три листа для рисования – 21 крейцер

Продукты на неделю – 1 талер с четвертью

ИТОГО: 2 талера без 2 крейцеров»

10

Андреас вернулся этим же летом шестьдесят девятого. Несколько недель стояла изнуряющая жара, и липы в фабричном дворике застыли на безветрии, подставив зною свои пожелтевшие листья. Большие окна верхнего этажа были открыты день и ночь, но это не приносило облегчения.

Однажды в пятницу по дороге домой с работы Иоганн Якоб проходил мимо гостиного двора «У охотничьего рожка». В тени здания, на высокой ступени крыльца – там, где они когда-то расстались с Андреасом, – сидел молодой человек. И хотя война закончилась пять лет назад, мастер сразу узнал в нем солдата, который возвращался домой. Человек не замечал мастера, он смотрел в землю и не двигался – казалось, пребывал в трансе. На нем были чужие, рваные и давно потерявшие цвет панталоны, а вместо рубашки какие-то лохмотья. В левой руке, бессильно висевшей вдоль отощалого тела, он держал большой лопух, которым, видно, в дороге заслонялся от солнца. От долгого путешествия босые ноги человека были сбиты в кровь, а на правой ступне, которую он держал чуть на весу, были накручены тряпки. Сквозь материю просочился и застыл желто-коричневый гной: было понятно, что на ноге незажившая рана. Длинные, давно не стриженные волосы спутались, кожа на руках и лице задубела, от человека исходил резкий запах.

– Андреас?

Первым порывом Иоганна Якоба было броситься к парню и обнять его. Однако еще с детства отец приучил его не действовать, поддаваясь сильному чувству – будь то страх, ненависть или счастье, – пока не сосчитает до десяти. Вот и сейчас мастер, сердце которого сжималось от нежности и жалости, остановился на полпути к крыльцу, где сидела его судьба, и начал медленно считать про себя. На счете «один» он осознал, что перед ним человек, которого он видел только раз в жизни. На счете «четыре» – понял, что отобрал у этого человека и женщину, и ребенка и что те называют Иоганна Якоба «мужем» и «отцом» – словами, которые тоже по праву принадлежат человеку на ступени. На счете «десять» Иоганн Якоб постарался посмотреть на себя глазами Андреаса.

Андреас поднял с земли зеленые глаза, и мастер прочитал в них безразличие.

– Оставь меня в покое, – прозвучал усталый голос.

Иоганн Якоб знал, что имеет в виду солдат.

– Я очень виноват перед тобой и сделаю все, чтоб загладить вину.

Андреас молчал.

– Я искал тебя на рынке в