Он знал по опыту, что купить можно всех. Он всех и покупал —за разную цену, конечно. Меня тоже собирался купить для каких-то своих нужд, окоторых я пока и понятия не имела; догадывался, что валюта тут должна бытьнестандартная… Но не подготовился должным образом, не вызнал предварительнуюцену… И понял сразу, что обед закончен.

— Ну, у нас еще будет время поговорить обо всем, —легко и поспешно произнес он. — Я уверен, что нас ждут большие иинтересные дела. А пока… — он полез во внутренний карман пиджака, досталкомпьютерную дискету и ласково и многозначительно положил на стол у моейтарелки. Я взглянула. Обычная черная дискета с затрепанной белой наклейкой, накоторой карандашом написано: «база данных золотых медалистов — 2000 год».

— Что это? — спросила я.

— Маленький сувенир, — сказал Ной Рувимыч. —Гостинчик. Леденец на палочке…

Я задумалась, прикинула… Из золотых медалистов можно быловыудить ребят, имеющих мандат на восхождение, и соорудить из них какой-нибудьнестандартный, интересный проект… Что-нибудь человеческое…

— Спасибо, Ной Рувимыч! — искренне сказала я,пряча дискету в сумку. И поднялась.

— Я отвезу вас обратно, — сказал он…

— Не надо, благодарю вас…

— Но… как же вы?.. Одна?..

Что там говорить — Ной Рувимыч был в курсе инструкцийдепартамента Бдительности.

— Да так, — сказала я. — Пошляюсь немного…

Я действительно собралась погулять по Тверской. Через час наМаяковке у меня была назначена встреча с Мариной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл moskva

«…литературная жизнь столицы протекает не то что вдали отменя, но в значительном отдалении. Меня приветливо встречают в редакцияхжурналов и просят приносить „новенькое“, охотно публикуют, приглашают наторжественные вечера по случаю вручения премий… Была на днях на одном такомвечере одного из авторитетных литературных журналов. Они сняли для этойцеремонии особняк на Тверской. Большой красивый зал, битком набитыйлитературной братией. В воздухе, пониже люстр, но значительно выше голов,носились едкие облачка ревности, тревоги, смятения, зависти и душевной болитакого напряжения, что ее можно пощупать, как материю… Я улыбнулась одному,кивнула другому, третьей… и ретировалась, чтобы не разболелась голова от такогоатмосферного давления…

…А на днях позвонили из одного престижногоиздательства, — просят согласия стать номинатором новой литературнойпремии — «Народный роман». Я выдержала паузу, так как немало удивилась, —учуяла своим чувствительным носом запашок портянок, струящийся от всей команды,сочинившей эту премию. Такой народный дурман… Тем не менее, по вечному своемулегкомыслию, дала согласие. Как-то не подумала, что в процессе присуждений-обсужденийпридется много чего читать, а все это — время, которого у меня и раньше-то былов обрез, а сейчас и подавно. Словом, вчера, посреди заполошной недели, некстатизвонит секретарь издательства, напоминая, что время подпирает, и от меня ждутфамилию номинанта. Я, как всегда в таких случаях, впала в отчаяние и решиланоминировать единственного современного писателя, с которым поддерживаю тесныеотношения, — свою Марину Москвину…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я часто уезжала в командировки — на день, на два — по разнымгородам. Это были мои выступления, так называемые «встречи с общиной», —дело для меня, вечного странника, привычное… Ныряла в эти поездки, как вполынью уходила, — с головой. Выныривая, отфыркивалась, отплевывалась, и,отгребая повседневный мусор одной рукой, другой хваталась за телефонную трубку,звонила Марине, чтоб она вытащила меня на волю…

А бывало, в середине рабочего дня набирала знакомыйномер, — просто, чтобы услышать ее голос: свежий, свободный от малейшегонапора, навеки изумленный чудесами этого мира. Он невесомо реял в телефоннойтрубке, привыкшей принимать в себя пудовые тяжести интересов и охотничьего гонаклиентов Синдиката.

— Господи, ты уже на работе, — удивляласьона, — так рано… это все твои несусветные соловьиные подъемы…

— Почему же несусветные? Сейчас двенадцать. А встала-тоя в пять.

— Если б мы с тобой жили в одной квартире, —говорила она, — мы бы никогда не встречались…

До некоторой степени это было правдой. Марина Москвина,автор повестей и романов, книг путешествий о Японии и Индии, буддистка ипоследовательная ученица просветленных гуру, просыпалась обычно в одиннадцать,затем медитировала, пила кофе, гуляла с английским сеттером Дакки, созерцала изокна кухни безбрежную и безнадежную панораму Орехова-Борисова… и все это безединого взгляда на часы (поскольку времени, как известно, не существует)… —словом, свою строчку-другую написать получалось у нее часиков в шесть вечера.

В отличие от меня, она никогда не суетилась, никуда неторопилась, жила полной мерой каждую минуту и занята была важнейшими делами: вхорошую погоду каталась на роликах по Ботаническом саду, в Коломенском или вКусково, в плохую — вязала на длинных спицах очередной свитер или шарф кому-тоиз друзей, шила экспонаты для выставок мужа, известногохудожника-концептуалиста Леонида Тишкова или читала какую-нибудь новейшую книгуо фен-шуй.

Когда Марине звонили почитатели ее творчества из Калуги илиБрянска и приглашали приехать выступить, она говорила обычно одним изнездешних, легких своих голосов:

— Дорогие, конечно, конечно! С великой радостью!.. Но…не сразу… Не сейчас… Вот зазеленеет…

…Что касается фэн-шуй — учения о благоприятном расположениипредметов в жилище, — Марина увлеклась им давно… Однажды, приехав вПеределкино, в дом творчества писателей, вошла в предоставленный ей номер исразу поняла, что мебель в нем стоит неправильно. Мощный прилив вдохновениянакатил на нее, и с необычной для хрупкой женщины силой она приняласьпередвигать письменный стол, шкаф, кресла и кровать.

Работала, как грузчик, часа два… Разглядывала, размышляла,медитировала… прислушивалась к магнитным полям, рассчитывала розу ветров…Наконец осталась довольна. Все правила фэн-шуй были соблюдены: блаженноеравновесие сторон света, покой и любовь наполнили комнату.

Наутро коридорная пришла убрать номер, остолбенела на порогеи закричала:

— Безумная женщина, что вы натворили! В этом номере ужетридцать лет останавливается слепой поэт Маврикин!

(В отличие от меня, Марине вообще нравилось жить вПеределкино. Ей там хорошо работалось. Полусумасшедшие нищие, пьяные писатели вободранных номерах общались с тенями собратьев, некогда умерших в этих жекомнатах. По ночам здесь бродили Геннадий Шпаликов, Анастасия Цветаева… Этобыло братство теней…)