Хуртиг прочитал в показаниях свидетеля: «Один негр, трое арабов, и одного вроде звали Андерс».

Никто ничего не знал, и письмо без отправителя стало последним в этом ряду неудач.

Тупик.

Но пока Биллинг не управляет транспортным потоком, это полоса Олунда.

Короткий стук в дверь.

– Письмо могли отправить из любого места Стокгольма, – сообщил Олунд. – Или Готланда.

– Готланда?

– Да, девица, с которой я разговаривал, сказала, что почту доставляют в Стокгольм, здесь ее сортируют и отправляют назад. Если какой-нибудь житель Висбю захочет поздравить своего соседа с Рождеством, открытка проделает путь почти в пятьдесят миль.

Вот тебе и сокращение расходов, подумал Хуртиг.

– Я отправил конверт на анализ, – сказал Олунд уже от двери. – Нам остается только ждать.

Хуртиг подумал о лаконичной манере Олунда. Не то чтобы с Жанетт Чильберг было что-то не так, но ее ревнивое желание вечно знать все обо всем иногда напрягало Хуртига.

Самому Хуртигу надо было подумать о Салеме, Кунгсгордене, Треллеборге, Робертсфорсе, Осло, Иматре и финской Карелии, а также многочисленных пригородах Стокгольма.

И вот теперь – Моргунгова, поселок в Упланде.

Хуртига приводило в недоумение вот что: никто из близкого окружения молодых людей не знал, ни кто записывает на кассеты музыку, которую слушали погибшие, ни как они получили эти кассеты.

Если бы речь шла о равнодушии, все было бы слишком просто. Скорее, Хуртиг столкнулся с андеграундным движением, которое принципиально желало оставаться в тени.

Он только что разговаривал с Иво Андричем и ожидал вещей Кариты Хальгрен к трем часам дня, возможно – чуть позже. И еще та девушка из Салема.

Хуртиг посмотрел на фотографии, приложенные к отчету патологоанатома. Двенадцать изображений обрывков бумаги из желудка девушки. Хуртиг прочитал: «Сегодня я слушала…» Потом неразборчиво, а затем: «…я отправила ему текст простым письмом… Кристиан Тиран, я думаю…» Снова не разобрать слов, слишком размыто и бледно.

«Кристиан Тиран?» – подумал Хуртиг.

Как и предполагал Иво, речь, определенно, шла о личном дневнике, и Хуртиг задумался: что еще мог бы сказать Исаак об этой девушке? Может, он знает что-нибудь о музыке, которую та слушала?

Надо сегодня же рассказать Исааку о ее смерти.

Остальные собранные Андричем фрагменты выглядели так.

«…вчерашний концерт… папа, я люблю тебя, но… обзываешь меня шлюхой… надеюсь… отношение к себе… и мама себя не… корабль потерпел крушение… vixi… объяснил мне, что я должна умереть… хлор, который можно купить… Идите к чёрту…»

И все же связь просматривалась. И кое-какая интересная информация. У девочки были контакты с кем-то, а кто-то – может, это один и тот же человек – убедил ее совершить самоубийство.

Хуртиг задумался, что значит vixi.

По его ощущениям, это могло оказаться важным, но он пока отложил отчет в сторону. Самое время связаться с «Мюрурна» на Гётгатан.

Он изложил свое дело заведующей магазином и узнал, что кассеты не продаются уже очень давно, но время от времени появляются люди, которые их покупают.

– И кассетные плееры?

– К нам редко попадают такие плееры, но случается.

– И как выглядят покупатели подобных вещей?

– В основном немолодые люди, естественно… – Женщина немного подумала и добавила: – Или люди средних лет. Ностальгирующие или те, кому интересна техника. Кто еще помнит, какое отношение к кассете имеет шариковая ручка.

Хуртиг отлично знал, о чем она говорит. Кассеты с играми вроде «Commodore 64» иногда зажевывало, и, чтобы прокрутить их, он использовал шариковую ручку.

– Какие-то постоянные покупатели?

– Вряд ли. В основном редкие клиенты.

Положив трубку, Хуртиг позвонил Шварцу и попросил его узнать, где в Стокгольме исполняют музыку вроде этой.

Ему хотелось увидеть агонию собственными глазами.

Вещи Кариты Хальгрен прибыли к обеду. У техников оставалась только кассета. Хуртиг открыл картонную коробку, в которой, запечатанные в пластиковые пакеты, содержались находки. Желтый кассетный плеер «Sony», два ремня в заклепках и черные джинсы.

Когда он достал из пакета футболку девушки, его первой реакцией стало удивление, хотя и почти сразу улегшееся.

На груди штрих-корректором было написано: «vixi».

Саббатсберг – район в Васастане, получивший свое название по имени трактирщика Валентина Саббата, владевшего этой землей в 1700-х годах. Сейчас там находится больница Саббатсберг и Истманинститют – клиника детской стоматологии.

Тем из трех тысяч героинщиков Стокгольма, которым известна тяжесть дилеммы «бросать или не бросать», известно, может быть, и то, что рекордный промежуток времени между этапами «положили» – «выписали» – «положили снова» в наркологической клинике Саббатсберга составляет полтора часа.

Сейчас отделение не работало, но Симон бывал там раньше. Теперь он пришел не для того, чтобы попытаться избавиться от зависимости, хотя причина, по которой он оказался здесь, была связана с героином.

Герыч дает сладкое утешение, что, в свою очередь, сильно портит зубы, и дантист, знакомый с отцом Симона, обещал выписать болеутоляющее.

На входе в Истманинститют была широкая лестница, вход облицован мрамором, и, Симон знал, в вестибюле стоит скульптура – «Счастье материнства». При виде этой скульптуры его замутило, и он отвернулся. Как напыщенно. Счастье материнства – это эгоизм и постоянное вранье.

– А вам чем помочь?

Пожилая медсестра подозрительно уставилась на него.

– Улоф Тёрнгрен. Я к нему. У меня снова прорезались молочные зубы, надо удалить. Чешутся.

Медсестра не оценила юмора.

– Значит, вы к Улофу Тёрнгрену? – Она с укоризной покачала головой, но все же сняла телефонную трубку.

Через двадцать минут у Симона было две упаковки самого сильного болеутоляющего, какое только можно купить в аптеке.

Уходя, он бросил последний взгляд на больничные строения. Он никогда не вернется сюда – ни по первой, ни по второй причине.

Если с зубами станет хуже, он сам их выдернет. Это он уже делал. Два клыка потребовали клещей и бутылки водки. А героин больше не казался проблемой. Во всяком случае, не в те моменты, когда Симону было так хорошо.

Или плохо.

Черная желчь – в дисгармонии.

Сначала Хуртиг подумал, что «vixi» – это название группы, той, что записана на кассете. На эту мысль его навели как минимум футболка и дневниковая запись одного из тех, кто покончил с собой, слушая музыку.