Это из-за психоза она взяла меня к железнодорожным рельсам. Во всяком случае, так утверждает психиатрия, и я больше доверяю ей, чем версии Старейшин.

Минусовка закончена, и мне становится скучно.

Я думаю про Марию Альвенгрен из Салема, Кариту Хальгрен из Моргунговы и про других.

Я почти завидую им.

О самоубийствах редко пишут в газетах. Вот и на этот раз. Ни единого слова о девочке с плохой кожей. Но я знаю: она сделала это.

Пресса на восемьдесят процентов правая, хотя большая часть журналистов – леваки. Правые называют себя исследователями окружающего мира, и именно они принимают решения. Они знают: сообщать о самоубийствах – вредно для здоровья общества. Как делали в том шахтерском поселке Бридженд в Уэльсе. Пресса написала о нескольких самоубийствах среди подростков, а поскольку желание умереть заразно, кончилось тем, что семьдесят девять молодых людей в графстве покончили с собой.

Ванья не разговаривала в Полом с того дня, как послала его к чертям, но он явно поделился с Эдит; она-то и пришла к Ванье извиняться.

– Пол иногда неуклюже выражается. Но он так загорелся этими статьями!

Ванья, не отрываясь, смотрела в телевизор. Передавали соревнования по фигурному катанию где-то в Восточной Европе. Хорошо, что Пола нет дома. Эдит настроена более мирно. А роль жертвы дает Ванье преимущества.

– Может, теперь, когда череп себе прострелил один из ваших корешей, он все поймет?

Эдит поерзала на диване, закурила очередную сигариллу.

– Ты уже решила насчет похорон? Ты ведь тоже знала Ингу.

Торгуйся, подумала Ванья.

В день, на который были назначены похороны, Голод давал концерт в «Кристиане Тиране» в Энгельхольме, и если повезет, неделя выдастся хорошей. Сначала «Третий путь», это завтра, а на следующий день – «Кристиан Тиран».

– Я не знала его – он только вел несколько курсов в «Лилии», – сказала она. – Но я поеду на похороны при одном условии. Я хочу навестить старого приятеля, он живет неподалеку.

В телевизоре пара улыбающихся фигуристов ожидала оценки судей.

Эдит заглотнула наживку.

– Ясно… Конечно, надо поддерживать контакты со старыми друзьями.

Высший балл. Двое русских фигуристов обнялись, началось торжество.

Эдит даже не уточнила, что за приятель. Вместо этого она сменила тему разговора.

– Послушай… Тебе ведь пришлось нелегко в последнее время. Мария и прочее…

«Прочее?» – подумала Ванья. Она разозлилась, но не стала перебивать Эдит.

– У меня для тебя кое-что есть. Я нашла, когда на днях просматривала бумаги. Совершенно забыла о ней.

Эдит затушила сигариллу, поднялась и ушла в спальню. Вернулась она с фотографией, которую положила на стол.

Только тогда Ванья отвела взгляд от телевизора.

– И кто это? – спросила она, глядя на фотографию.

– Это ты, – сказала Эдит.

Ванья уставилась на снимок. Ей не верилось, что это она. И она задала тот же вопрос, какой задавала уже много раз – но ответа никогда не получала:

– Ты знаешь что-нибудь о моих настоящих родителях?

Ванья сознавала, что причиняет боль Эдит, демонстрируя, что не считает ее своей настоящей матерью.

– Нет… Не больше того, на что нам намекнули в комитете по усыновлению: у твоей настоящей мамы были проблемы с психикой.

Ванья сглотнула.

– Этого ты никогда не рассказывала.

– Не рассказывала, но теперь ты знаешь.

Ванья посмотрела на фотографию.

Похоже на библиотеку. Полки из темного дерева, полные книг.

На полу, покрытом персидским ковром, сидит какая-то девочка.

Она надела куртку и спустилась во внутренний дворик за Бегемотом. Было холодно, и Айман удивилась, что он не прибежал сразу на ее зов.

Айман прошла через двор и направилась к игровой площадке с размашистыми граффити на стенах. Попробовала звать по-другому – как она звала кота, когда собиралась покормить его, однако он так и не откликнулся. Она еще раз обошла двор, поднялась и пошла к своей квартире.

На лестничной клетке ей встретился сосед – он крался вдоль стены, лицо завешено длинными черными волосами. Айман видела, как он обернулся и быстро огляделся, прежде чем скрыться за дверью.

Через пять минут она сидела у себя в рабочей комнате, собираясь посвятить несколько часов своим записным книжкам.

Для начала она поместила поврежденную страницу в пластиковую миску с водой. Добавляя несколько капель обычного уксуса, Айман думала о том, что, реставрируя книги, уничтожает их историю. Она удаляет пятна от травы, земли, вина, кофе – все то, что могло бы сообщить о жизни книги и ее владельца. Песчинки в дешевых карманных изданиях, номера телефонов и другие записи, торопливо нацарапанные на форзацах, или чьи-то размышления о книге на внутренней стороне обложки. Запах средства от моли свидетельствовал о пребывании книги на чердаке или в подвале, а запах дамских духов означал, что книга провела несколько ночей в ящике ночного столика.

Все это Айман тщательно уничтожала.

Около одиннадцати позвонил Исаак, рассказал, что вернулся в Стокгольм. Он заглянул в «Лилию» и положил обе книжки про Алису на письменный стол Айман.

Айман прервала работу и снова спустилась во двор. Сверху сыпался ледяной дождь; двор был абсолютно пуст. Айман позвала Бегемота – и снова безрезультатно.

Шведское прозвище датского короля Кристиана Второго – Тиран – появилось после Стокгольмской Кровавой бани. Восьмого-девятого ноября 1520 года Кристиан казнил восемьдесят человек на Стурторгет возле дворца. Епископы, бургомистр, члены совета, дворяне и слуги, включая детей, лишились головы или были повешены. К тому же король совершил глумление над трупом: приказал разрыть могилу Стена Стуре-младшего, похороненного в монастыре Свартбрёда, и сжечь труп на костре вместе с прочими жертвами Кровавой бани.