Почти пятьсот лет спустя разразилась еще одна кровавая баня – на этот раз она тоже пришла из Дании. Циклон с красным дождем, надвинувшись с севера Ютландии, прокатился по западному побережью Швеции ночью и утром пришел в Стокгольм.

Кровавые дожди испокон веков рассматривались как предвестие смертей и несчастий и могли иметь разные причины. Иногда ветер подхватывает куколки-личинки, и, когда бабочки выходят из куколок, на землю падают окрашенные красным капли. Более прозаическая и, определенно, более частая причина состоит в том, что циклон переносит частицы песка из пустынь; так было и в этом случае. Песок, скорее всего, принесло из северо-западной Африки.

Первые кровавые капли ударили в окно кабинета Йенса Хуртига в десять утра. Может, как предвестие похорон. Исаак уговорил его поехать вместе с ним в Сконе. Как друга. Искренняя поддержка.

Почти шестьдесят миль на «Волге» Исаака, а еще Хуртигу предстоит услышать все, что ему хотелось знать о Берлине, и даже больше. Хуртиг не знал Ингу, и Исаак позаботится о том, чтобы изложить подробную биографию покойного. Хуртигу уже начинало казаться, что каждый второй человек в этой стране рано или поздно покончит с собой, и причины тому могут быть неисчерпаемы.

Убийце можно помешать убивать других, но как, черт возьми, остановить самоубийцу?

Йона Ингмара Густафсона поместили в лечебницу, больного физически и душевно, и он застрелился.

Хуртиг знал, что Швеция, с двумя миллионами единиц зарегистрированного огнестрельного оружия, является одной из самых хорошо вооруженных стран мира. А если бы у Ингу не было доступа к оружию, он бы, вероятно, повесился.

Хуртиг надеялся прогуляться с Исааком вечером, перед концертом в «Третьем пути».

Дело с кассетами пока застопорилось, но Эмилия Свенссон обещала, что отчет будет полностью готов после выходных. Ее норвежские и финские коллеги работали не так споро, и Хуртиг спрашивал себя, так же ли они внимательны, как Эмилия. Лучше всего было бы устроить штаб-квартиру здесь, в Стокгольме, который явно являлся эпицентром, от которого расходились волны самоубийств.

Хуртиг вышел в коридор за чашкой кофе и встретил Олунда, который, с запавшими глазами, нес скоросшиватель с документами.

– Кофе? Тебе, кажется, не помешает.

Олунд согласился, и они составили друг другу компанию возле кофейных автоматов. Когда машины с шумом наполнили стаканчики, Хуртиг спросил, к какому заключению пришли техники, исследовав конверт с бумажником Фабиана Модина.

Кофейный автомат тихо гудел.

– Еще неясно, – сказал Олунд и пошел со стаканчиком и скоросшивателем к себе, а Хуртиг просидел в кухоньке еще почти полчаса.

Он думал о кассетах, о толстом конверте; случайность ли, что все, с чем они сейчас работают, имеет отношение к средствам, связывающим людей?

Может быть, в решающий момент окажется, что все дело именно в них.

В средствах связи.

Она вылила уксусную ванночку и оставила страницы записной книжки сушиться расправленными на мойке. На кухонном окне все еще виднелись ржавые следы красного дождя, пришедшего из Сахары.

Во второй половине дня Айман зашла в «Лилию» и забрала принесенные Исааком книги. Сейчас они лежали на рабочем столе, заставив ее забыть об исчезновении Бегемота.

Какие красивые, подумала она и провела рукой по обложкам.

«Alice’s Adventures in Wonderland» и продолжение, «Through the Looking-Glass», с цветными иллюстрациями и приложением – колодой игральных карт. Исаак передавал, что она вольна делать с книгами, что захочет.

Для начала – бережная реставрация. Оба издания потерты, а на «Стране чудес» особенно много отвратительных пятен сырости. Еще у Айман появилась идея вшить в новые переплеты зеркало.

Она увидела перед собой окончательный вариант: коробка фиолетового бархата. Внутренняя сторона с зеркальными стенками, с местом для обеих книг, тоже переплетенных в бархат и с зеркальцем. Айман хотела добиться эффекта «зеркало в зеркале». Если откинуть крышку, в ней откроется длинный тоннель, содержащий бесчисленное множество книг. Это как нельзя лучше соответствует повестям Кэррола о девочке, которая провалилась в кроличью нору и пережила множество фантастических приключений.

Но сначала – реставрация. Удалять пятна сырости и починить рваные страницы – монотонная, требующая терпения работа, которая ей нравилась. Время текло приятно-медленно. Десять минут ощущались как полчаса и означали, что работа продлевает жизнь.

Для начала Айман пролистала обе книги и вспомнила, почему они ей так нравились в детстве. Ее родители их не понимали, и она как будто носила в себе тайну, знала что-то, недоступное взрослым.

Смысл не в том, чтобы все было понятно.

Вскоре Айман впала в состояние, близкое к медитативному. Лучше всего ее зрение функционировало, когда до книжного листа было сантиметров двадцать; она едва замечала, что один глаз поврежден.

Дефект даже помогал. Айман могла сфокусировать взгляд на выбранной точке легче, чем здоровым глазом. Были и еще преимущества. Так как она не доверяла остроте своего зрения, приходилось полагаться на чувствительность пальцев. Не всегда получалось разглядеть на бумаге царапины или дефекты печати; это можно было установить, коснувшись страниц кончиками пальцев.

Травма дала ей понять, как важна чувствительность рук.

Если бы не Дима, оба ее глаза были бы здоровы.

Повреждение привело к мидриазу, расширению зрачка, из-за которого глаз как бы менял цвет. В солнечном свете глаз выглядел синим, а в мерцании стеариновых свечей сиял оранжевым. Но это только казалось; радужная оболочка поврежденного глаза была карего цвета, как и у здорового, и только увеличенный зрачок шутил со светом.

Ее глаз хорошо вписался бы в книги про Алису. Зрачок – это зеркало, призма со своими собственными правилами света и цвета. Даже врачи не полностью понимают этот физиологический феномен.

И только она сама знает, как глаз ощущает себя, как он функционирует. Ее глаз подходит книгам. Чтобы читать их и работать с ними.

Айман стала листать книгу дальше и вскоре задержалась на изображении спящего Черного Короля.

В книге Алиса узнает, что она – лишь часть сна, который снится Черному Королю. Алиса не существует и пугается, когда узнает об этом.

В детстве Айман не могла избавиться от мысли, что она сама – лишь порождение чьей-нибудь фантазии, но скоро поняла, что может быть и наоборот.

Что все остальные люди придуманы ею.

Дима, и мама, и папа там, в Тегеране, шах и аятолла, Брежнев и КГБ, и все дети из ее подъезда, и из соседнего подъезда тоже. Все, на что она смотрела.

Айман знала, что эта мысль противоречит здравому смыслу, но от нее кружилась голова.