Кэл, стоявший позади нее, пока она рассматривала картины, наконец спросил:

— Вам нравится?

— Нравится. В этом есть что-то завораживающее. Однако художнику нужно еще учиться и учиться. Он чересчур понятный, а для искусства это смертный грех — быть понятным.

— Я непременно ему передам, — улыбнулся Эдди.

Только потом, когда подруга познакомила ее с художниками, чьи работы были представлены на выставке, Ярдли поняла, что это была его работа.

— Извините, — пробормотала она, чувствуя, как у нее горят щеки.

— Нет, вы были правы, — обворожительно улыбнулся Кэл. Когда он улыбался, его глаза словно искрились.

Джессика только-только окончила колледж и едва сводила концы с концами, занимаясь фотографией. Она мечтала о том, чтобы зарабатывать много денег и купить себе роскошную машину и большой дом, чего была лишена в детстве, однако Кэла, похоже, деньги совершенно не интересовали.

— Ничто не является таким хорошим или таким плохим, каким кажется со стороны, — сказал он.

Однажды они вдвоем провели так ночь: в спальных мешках, прямо на обочине, слушая шум проносящихся по шоссе фур и вдыхая выхлопы дизельных двигателей. Джессика почувствовала, что все то, чему ее учили насчет главного в жизни, — ложь. После той ночи она больше никогда не думала о деньгах.

В этот момент в кафе вошел Болдуин, и Ярдли откинулась на спинку стула. Секунду спустя появился Ортис.

— Что стряслось, Джесс? — спросил он.

— Как ты?

— Да вот, вынужден возиться с этим придурком. Понимаешь, я предложил ему провести вечер вместе с ребятами из полиции Сент-Джорджа, сходить в боулинг-клуб, выпить пива, а он ответил, что лучше останется дома и посмотрит документальный фильм о том, как делать вскрытие. Он просто больной.

Ярдли посмотрела на Болдуина, и они встретились взглядами.

— Не буду спорить. — Сделав глубокий вдох, она медленно выпустила воздух. — Я решила вам помочь. Но у меня есть твердые условия.

— Все что угодно, — сказал Болдуин.

— Все, что происходит с Эдди, должно получить мое одобрение. Абсолютно всё, Кейсон. Даже если речь идет лишь о том, что он получит добавку на десерт. Я должна постоянно быть в курсе того, что с ним происходит.

— Будет сделано, никаких проблем.

— Дальше: мы не сможем общаться с ним оба одновременно. Он натравит нас друг на друга. Так что только один из нас будет говорить с ним, предлагая ему что бы то ни было. Быть его куратором, если так можно сказать. Я бы предпочла, чтобы это был ты, но, полагаю, мы оба понимаем, что это могу быть только я.

— Согласен.

Ярдли оглянулась на молодую пару, вставшую из-за стола.

— Когда ты встретился с ним в первый раз, он говорил, чего хочет от меня?

— Он сказал только, что хочет привлечь тебя к делу. Если б речь шла о нормальном человеке, я бы сказал, что он соскучился по тебе, но так один черт знает, что ему на самом деле нужно.

— Ну хорошо. Следующий шаг. Я собираюсь дать ему ознакомиться с материалами дела, после чего поговорить с ним.

Болдуин поморщился.

— Эдди выдвинул одну просьбу, и, полагаю, мы должны удовлетворить ее, прежде чем переходить ко всему остальному.

— Какую?

— Он хочет лично посмотреть, где были убиты эти люди.

Ярдли остановилась перед кабинетом судьи Мэдисон Аггби. Постучав, она дождалась ответа судьи:

— Войдите.

Войдя в кабинет, Джессика закрыла за собой дверь. Аггби, марокканка предпенсионного возраста, в свое время была удостоена стипендии Родса[9]. За годы совместной работы они прониклись взаимным уважением друг к другу. Аггби ценила Ярдли за то, что та никогда не допускала в суде фривольных жестов и не вступала в пререкания. Она знала, что если позиции обвинения не были достаточно сильны, дело закрывалось, едва попав на стол к Ярдли. Обе женщины считали, что в конечном счете единственная ценная вещь в этом мире — время, и их объединяло страстное стремление не терять его напрасно.

— Как поживаете? — спросила Аггби, не отрываясь от компьютера.

— Нормально, Ваша честь. А вы, я вижу, загорели…

— На Барбадосе. Бывали там?

— Нет. Если честно, я вообще ни разу не выезжала за границу.

Подняв голову, судья оторвала пальцы от клавиатуры.

— Знаете, нужно изредка и отдыхать. Жизнь не может состоять из одной работы.

Пожав плечами, Ярдли смущенно улыбнулась.

— Может быть, как-нибудь потом… Когда дочь вырастет.

— О да, мне хорошо известен голос этой сирены. Человек думает, что всегда будет «потом»… Сколько ей сейчас?

— Пятнадцать.

Аггби покачала головой.

— Помню, как-то раз вам пришлось взять ее с собой в суд, потому что вы не нашли, с кем ее оставить. Кажется, ей тогда было лет девять-десять. Клянусь, я никогда не видела зал суда, озаренный радостью, — а для этого оказалось достаточно того, чтобы в нем находился счастливый ребенок. Дети обладают такой невероятной силой, да?

— Да, несомненно.

Откинувшись на спинку кресла, Аггби расслабилась.

— Итак, что я могу сделать для вас сегодня? Вы сказали, что дело не терпит отлагательств.

— Это так. Мне нужно подписать ордер.

Достав из портфеля лист бумаги, Ярдли положила его судье на стол.

Аггби быстро пробежала его взглядом.

— Вы это серьезно?

— Совершенно.

Отложив документ в сторону, судья подперла подбородок рукой.

— Вы хотите, чтобы я дала разрешение выпустить на свободу преступника, виновного в массовых убийствах, чтобы тот взглянул на место преступления?

— Не выпустить на свободу. Он будет в кандалах, с нами постоянно будут два агента ФБР и тюремный охранник. У него на щиколотке будет закреплен навигатор и…

— Во имя всего святого, с чего вы решили, что я пойду на такое?

— Мы пытались показать ему фотографии, но он не желает их смотреть. У него есть информация, которая нам очень нужна, и это одно из его условий. Он хочет лично побывать в домах убитых.

— Джессика, я это ни за что не разрешу. Вы хоть представляете, что будет, если он сбежит и убьет еще кого-нибудь? Я — судья, вынесшая приговор, а вы — прокурор, требовавший такого наказания.