Он шел позади и гудел о том, что удивительно, как же собака выдержала все пять линий. И о том, что в Храме Белых Колб жила кошка. Это такой маленький зверек, показывал он руками, очень мягкий и приятный.

Меня рассказ заинтересовал. В первый месяц существования я получил всю информацию о существующих формах жизни и на слово «кошка» представлял несколько вариаций этого зверька. Но кошек я не видел. Только зайцев, лисиц, птиц, насекомых.

Чем уникальны собаки, тоже не знал, а по словам Лайнмена выходило, что каждая из них чуть ли не умнее целой команды.

– Служители называли кошку Искрой, – рассказывал Лайнмен, забывая даже кашлять. – Ее можно было брать в руки, но потом дезинфицироваться.

Повезло Лайнмену. В моем Храме не было ничего живого, кроме Служителей и нас самих.

– Хватит уже про это! – вспылил Тайтэнд. – Какая кому разница, от чего ты там дезинфицировался!

Он шел хмурый и непривычно молчаливый.

По мне, так рассказ Лайнмена здорово разряжал обстановку.

Третья линия сильно давила на нервы. На мои – точно давила. Та площадка, с которой мы спустились, оказывается, была исполинским грибом. Мы сидели на его шляпке, и потому так одуряюще там пахло, а почва нарезалась ножом.

Грибы нас преследовали. Их ножки колоннами выступали из тумана и снова прятались во мгле. С некоторых свисали лестницы, с некоторых нет. Лайнмен неустанно сканировал окружающее пространство, но признаков разумной формы жизни не находил. Флагов не было и в помине. Это настораживало. Линия обязана была вывесить флаги, и наш ночной посетитель должен был это знать, но почему-то не последовал правилам.

Под ногами хрустело что-то непонятное, раздражающее. Земля была покрыта низенькими жесткими черенками, расположенными строго в определенном порядке, словно кто-то выкладывал здесь конструктор. Все это скрежетало и разваливалось в пыль. За нами оставались варварские отчетливые следы, что тоже оптимизма не добавляло.

В какой-то момент Квоттербек остановился и присел на корточки, а потом и вовсе опустился на одно колено.

Лайнмен, хрипя, застыл прямо за ним. Солнце за его спиной горело алым, как упавший метеорит, и бросало на щеку Лайна кровавый отсвет.

В черно-синих тенях, отбрасываемых грибами-мутантами, красный смотрелся особенно дико.

Я нашел прелесть и в этой картине. Не знаю почему, но мне очень нравятся красивые вещи. Синечерные колоннады, уходящие в молочно-белые пласты тумана, развлекали воображение. Мне иногда казалось, что нас заперло в гигантской кастрюле и вот-вот зальет кипятком, а огромный нездешний Тайтэнд накрошит сверху специй и сварит нас в остром пряном бульоне.

– Нам лучше попытаться пройти по шляпкам, – вынес вердикт Квоттербек, внимательно рассмотрев горсть хрупких «черенков», покрывавших землю. – Лайнмен, построй траекторию.

Уже собранные черенки он ссыпал в карман сумки Тайтэнда, и тот принял дар хмуро, без вопросов.

Между ним и Квоттербеком что-то произошло, что-то нехорошее, я отчетливо видел это по Тайту и весьма условно замечал по Квоттербеку.

Губы его сжались в белый жесткий шрам – верный признак, что Квоттербек что-то обдумывает и его мысли не из приятных. Я попытался проанализировать все, что произошло на третьей линии, начиная от ночного посещения местного царя до утреннего боя, и никак не мог понять, в чем дело. Всплывало только странное слово «тетракл», о котором был хорошо осведомлен Тайт и про который ничего не знали мы с Лайном.

Спросить я мог только у Квоттербека, поэтому, дождавшись своей смены, загреб Солнце и обогнал остальных.

– Что такое тетракл? – спросил я у него.

Квоттербек глазами указал под ноги. Я посмотрел. Черенки-конструкторы все так же покрывали землю ровным, математически точным узором.

– Это растения?

– Почти, – ответил Квоттербек. – Это самопрограммирующаяся субстанция. Миллиарды научных лабораторий. Сейчас период роста, все они вышли наружу. Больше половины пустышки, конечно.

Тайтэнд говорил, что нужно перелопатить несколько тонн этих черенков, чтобы найти что-нибудь стоящее, но зато тот, кто нашел, способен повернуть историю целой цивилизации, выиграть межгалактическую войну или зажечь умирающую звезду. Еще он сказал, что тетракл в неволе идет по одной и той же ступени развития, только повышая качественный уровень информации. Проще говоря, не слазит с одной темы, но расширяет ее.

– Пустышки – это как?

– Это уже известные идеи. О том, как кормить технику, например, или как красить Раннингов в фиолетовый цвет.

Вот не давал им всем покоя мой цвет. На камуфляжного Лайнмена внимания никто не обращал, а я казался диковинкой.

Я потом нашел время посмотреться в полированный бок нашего Солнца – не такой уж и фиолетовый. Просто сильный контраст с кожей.

– И из-за них мы полезем наверх?

– Полезем. Лайнмен?

Лайн сдвинул шилдкавер.

– Раннинг, посмотри у себя, я там кинул маршрут…

Я посмотрел. Лайнмен очень толково и старательно протянул для нас путь по шляпкам этих грибов. Я исправил пару спорных моментов и вернул Лайну схему.

С Солнцем за плечами я порыскал вокруг и нашел веревочную лестницу, отвечающую нашим требованиям.

Первым полез Квоттербек, а я вторым, и теперь с горячей нагрузкой. Солнце давило мне на позвоночник, затылок, бока и плечи. Оно жгло так, что я боялся, что сниму его вместе с кусками прожаренного мяса и сожженными легкими в придачу.

Оно колотилось об меня каким-то особо настырным и обжигающим выступом и в итоге намяло синяк размером с тарелку. Я молчал, скрипел зубами и думал – закинуть тебя, заразу, на ветку… А ледяная Луна команды противников казалась мне нежной и ласковой панацеей.

Поделитесь статистикой. Мне просто интересно. Кого погибало больше – Луны или Солнца? Что гибельнее – холод или жар?

Я лез и начинал понимать – не все так просто, как мне хотелось бы думать. Не только в Солнце моя проблема. И даже ветер, гоняющий лестницу туда-сюда, – тоже всего лишь детская забава. Проблема была в том, что я переставал чувствовать ноги. Это было ощущение, засунувшее мое сердце в мешок с битым льдом. Я чуть не умер от ужаса, еле-еле волоча за собой то тяжелое и невнятное, что совсем недавно было моими ногами. Они все еще меня слушались, но уже кое-как. Становились на веревки вкривь и вкось, и недалек был тот момент, когда я лишился бы опоры и закончил свое существование, рухнув с Солнцем под исполинский гриб.

Я становился статуей и начинал с ног – бесценной части тела, без которой не мыслил своего существования.

Видимо, я начал нервничать так ощутимо, что Квоттербек остановился и посмотрел на меня сверху вниз.

– Не у тебя одного, – сказал он по внутренней связи. – На месте разберемся.