Через несколько метров мне стало совсем плохо. Ноги до колен окаменели, и я замер, цепляясь руками за веревки. Солнце палило мне спину, от жара я не мог дышать, и вес неуклонно стягивал меня вниз.

– Отдай Солнце Тайтэнду, – сказал в наушник Квоттербек.

Он тоже остановился, и его ноги тоже стояли на ступеньках неуверенно.

– Тайтэнд.

– Принимаю.

Еле-еле, боясь двигаться, я ухитрился вывернуться из ремней и, согнувшись корпусом, сумел передать Солнце вниз. Оно сияло грозным алым светом и осветило узкое злое лицо Тайта, который весь сосредоточенно тянулся к нему, держась одной рукой.

В чертовом тумане было не разглядеть, как он втиснулся в ремни, но Квоттербек сказал:

– Хорошо.

И наклонился ко мне. Я вцепился в его рукав и повис. От шляпки гриба нас отделяло всего несколько метров, но они казались непреодолимы.

Густой пласт мглы держался поверх, словно плотный потолок. Казалось, лезть дальше было некуда. У меня болела спина, и тяжелый ком перекрыл горло.

Ног не было. Я был мертв по пояс.

Как сейчас.

Квоттербек карабкался наверх, держа меня на весу. Я помогал ему как мог, но подозреваю, что от моей помощи было больше вреда, чем пользы. Ветер усилился. Лестница ходила ходуном, и я совсем не удивился, когда она вдруг дернулась, словно кто-то вырвал ее с корнем, а потом принялась раскачиваться туда-сюда, ослабевшая и ненадежная.

Лайнмен коротко прохрипел что-то в наушник, прокашлялся и выговорил:

– У нас обрыв.

Квоттербек ничего не сказал, он исчез из поля зрения, а потом потащил меня наверх за шкирку, уложил на плотную поверхность под косой луч заходящего солнца и пополз к краю шляпки. Оттуда уже показался Лайнмен, таща за собой лестницу.

Он сбросил шилдкавер и сказал:

– Тайтэнд.

– Давай волну, – приказал Квоттербек, и его губы-шрам разжались, стали спокойными, уверенными, а глаза, наоборот, обтянуло синей злой тенью.

Лайнмен дал общую волну, потому что шипело и трещало за всех четверых, но Тайта мы не слышали, как ни пытались его вызвать на все лады. Я не особо старался, мне думалось, что если он свалился с Солнцем, то наверняка лежит внизу, придавленный им, и медленно прожаривается, как картошка под углями.

Квоттербек не успокаивался. Он менял волны и так и сяк и наконец сдернул шлем и сказал:

– Лайнмен, вниз.

Сам он почему-то стоял на коленях, а его лодыжки выглядели так, будто их переломали обрезком трубы.

Лайнмен потоптался на месте, посмотрел на лестницу и снова перевалился через край.

– Внизу нарасти напряжение до третьей фазы! – вслед ему крикнул Квоттербек, выхватил нож и всадил его себе чуть ниже колена. Ткань разошлась, разошлась кожа, и из глубокого белого разреза посыпались металлические шарики и ржавая пыль. Не выступило ни капли крови, в разрезе так и остались виднеться глубоко угнездившиеся, расположенные в правильном порядке маленькие блестящие черенки.

Я лежал на боку и наблюдал. Здесь, наверху, тумана не было и светило вечернее ласковое солнце. Моя рука, еще розоватая, спокойно лежала у лица, я видел ее, видел все неровности кожи и синий рисунок вен на запястье.

У Квоттербека руки тоже еще были живыми, он крепко сжимал нож и пробивал в себе дыру за дырой – в лодыжках, в икрах, у бедра. Отовсюду сыпалась пыль, и белые равнодушные разрезы демонстрировали сытые гнездовья металлических черенков. Квоттербек отбросил нож, руками впился в одну такую рану и сумел раскрошить гнездовье, нарушить его геометрический порядок, но это ничего не дало.

Я полз к нему, волоча за собой потяжелевшее бесполезное тело, забитое этими черенками. Долго полз, за это время он успел дотянуться до шлема и коротко с кем-то переговорить. Потом он снял шлем и закрыл глаза.

Я дополз и положил голову ему на колени.

– Раннинг, – с какой-то странной ноткой сказал он. – Раннинг…

Он говорил это так, что показалось – у меня есть настоящее имя. Он говорил только обо мне, а не о бесконечных сериях Раннингов, не об односерийниках, не о моем предназначении, он звал меня по нередкому, но все же личному имени.

С этого момента начался новый виток этого Матча, потому что там, внизу, сорвавшийся с лестницы Тайтэнд вскрыл Солнце.

Мы остались вдвоем на плоской поверхности шляпки гриба, на площадке-блюдце, и над нами играло яркими красками вечернее небо с розовыми хлопьями у горизонта.

Связь окончательно прервалась. Лайнмен либо погиб, уничтоженный колониями тетракла, либо волны не пробивались через третью степень защиты его костюма.

Тайтэнда тоже не было слышно. Квоттербек держал меня за плечи и смотрел на тускнеющий мячик солнца.

Я лежал, стараясь не шевелиться, и готовился к Тревожной Смерти. Вспоминал и упорядочивал свою жизнь: вот я вылез из колбы, вот я набрался информации, вот написал заявку на один Матч, вот на другой. Вот меня проверяют медики и сообщают, что изъян психики может существенно осложнить прохождение линий.

Вот я бегаю. Месяц за месяцем прохожу маршруты разной степени сложности и даю результаты, превосходящие все ожидания. Вот мне подписывают очередную заявку, сообщают, что на поле Последней Анестезии полный комплект команд, не хватает только Раннингов. После окончания сезона поле закрывается, оно уже хожено-перехожено, поэтому комплектуют новичками, опытны только Квоттербеки.

Я соглашаюсь и выбираю – за Луну играть или за Солнце. Это важный выбор, я не сплю целую ночь, я думаю… и выбираю Солнце. Тепло.

Я отдаю Квоттербеку свою душу. Он стоит возле разрушенной кирпичной стены, ветер гонит ему под ноги зеленые волны, ремни сияют.

Короче говоря, я настроился помереть и очень удивился, когда заметил, что Квоттербек расстилает прямо поверх меня свою зеленую светящуюся сетку. От нее пахло озоном, и в соединениях вспыхивали маленькие острые огоньки. Сетка потрескивала и шипела. Вся она была смотана в узлы, и их Квоттербек терпеливо распутывал, плавными движениями выводя одну нить из-под другой.

Он разобрался с узлами и замер, рассматривая получившийся результат. Рисунок нитей был отдаленно похож на геометрическое построение атаковавших нас колоний и не имел ничего общего со схемами мышления наших шлемов или того же «Доброго».

Осторожно, прикусив губу, Квоттербек коснулся сетки, и это прикосновение отдалось во мне – разрывной болью. Выше колена набух, раздулся и лопнул шевелящийся нарост, из которого с громким стуком ринулись в разные стороны черенки тетракла. Я орал отчасти от боли, отчасти от того, что не привык наблюдать, как из меня сыплется металлическая обрезь.

Не особо стесняясь моим криком, Квоттербек нагнулся и всадил в образовавшуюся дыру лезвие ножа. По кости скрипнуло, я не шучу. Сеть на его пальцах затрещала и принялась сворачиваться по диагоналям, словно пытаясь закрыться конвертом.