Именно тогда мне пришла в голову мысль: почему у нас, Игроков, Смерть – Тревожная, а у вас, Служителей, – Благодатная?

Я наслушался ваших разговоров и узнал, что у рожденных по правилам Аттама Смерть может быть только Тревожной, потому что нет у нас человеческих душ, оказывается… А у вас есть.

Какому идиоту пришло в голову ампутировать мне ноги? Я что, иначе в кладовую не помещался?

Дисквалификационный бой – это бой один на один безо всякого оружия. Я отстегнул нож, Тайт кобуру с «Щелчком», и оба мы сняли куртки, чтобы не мешали движениям.

Квоттербек и Лайнмен отошли к Солнцу, которое предварительно обложили снятой термоструктурой. Никаких правил Квоттербек не объявлял, а это значило, что я могу убить Тайта и он может убить меня.

Раннинги – быстрые маневренные единицы с минимумом необходимой мышечной массы. Я весил пятьдесят пять килограммов и мог надеяться только на то, что смогу держать Тайтэнда подальше от себя.

Он знал об этом, потому что сразу кинулся вперед, моментально сократив расстояние, моментально – по его меркам, по моим – запоздало. Я ушел в сторону и начал искать его незащищенный бок. Он держал локти опущенными.

По правде говоря, мы могли кружить вечность, потому что Тайт не мог меня поймать, а я видел все его сторонние заходы так же отчетливо, как если бы он пер напрямую. Могли бы, но во мне зарождалась сухая ледяная злость и отчетливое желание свалить его, хитроумного и желчного, доказать, что не просто так я молчу в ответ на его шутки. Я решил позволить ему меня достать и с первого же удара получил сломанный нос. Нос я сломал своими же руками, поднятыми в блоке. К тому моменту я уже исходил площадку вдоль и поперек и мог драться с закрытыми глазами. Тайт не понимал – он бросил свои танцы и принялся нарезать круги, добираясь до меня тот тут, то там, и в конце концов дождался момента, когда я стал казаться свернутым от боли, беспомощным неудачником. Я и передвигался теперь медленнее, и к нему поворачивался с задержкой, и блокировал через раз. И был мокрым, жалким, окровавленным. Только на ногах стоял прочно – на то и Раннинг.

Меня от крови мутило, вот что. Кровь лилась почему-то не наружу, а внутрь, по носоглотке, и это теплое липкое ощущение вызывало тошноту. Сплевывать ее я не успевал.

А потом, когда Тайт дотянулся еще раз, было уже и незачем, потому что я уже не понимал, откуда она льется, и вся голова представлялась мне этаким кровяным пузырем.

Дышалось сложно. Я водил Тайтэнда по кругу, но обзор моего зрения уже сократился настолько, что круг пришлось сузить, и он это заметил.

Заметил, но поздно – я вовлек его в кружение, несколько минут задавал ему темп и скорость, а на этой плоской площадке-блюдечке ему и деваться-то некуда, и он пробил меня всюду – отработал мне голову, торс, почки, руки, но не ноги.

Я упорно подсовывал ему все свои слабые места – не жалко. Жалко будет попасть на штрафную.

Но пока у меня целы ноги… я дойду до конца.

Падая, я руками вцепился в плотную влажную почву и подбил Тайта под колено, со всей силой, которая помогала мне обставлять технику. Расслышал хруст и поднялся раньше, чем поднялся он, – только я на обе, а он на одну.

Ледяная злость вскипела, никакой боли я больше не чувствовал. Я сделал Тайта эпицентром моего взрыва и не давал ему возможности повернуться туда, куда я направлялся.

Я ловил его до того, как он успевал принять решение. Мне даже не приходилось бить его – он сам попадал на линию моего маршрута, попадал мне под ноги, как замшелое бревно или сухая ветка, как пучок травы или овражек.

Следы от моих ботинок оставляли на бревнах длинные свежие царапины, а сухие ветки разлетались в пыль.

Для меня это была не драка, а проход маршрута длиной в один метр, с единственным живым препятствием в центре, и под конец я так осатанел, что когда натолкнулся спиной на Квоттербека и попал в его захват, то умудрился вырваться и кинуться и на него.

Квоттербек снова развернул меня и терпеливо забрал в захват, и тогда я повис на его руках, сжимая зубы от злости и сохраняя ее накал. С меня капала кровь вперемешку с потом, майка влипла в разгоряченную кожу, и сознание плавало туда-сюда, как поезд по тоннелю, то возвращаясь на остановку «Ясное», то снова уходя в тартарары, но ноги держали меня крепко.

В одно из просветлений я разглядел рядом с собой Лайнмена и снова принялся вырываться, потому что помнил – мне светит следующий бой и лучше начать прямо сейчас, пока я не лег тут и не умер.

Квоттербек держал меня крепко, так, что хрустело в плечах. Я кидался на Лайнмена и ломал себе руки. И сломал бы, потому что отпускать меня Квоттербек не собирался, но он придумал другой выход. Наклонился и сказал:

– Молодец, Раннинг.

Я запрокинул голову, вдохнул и закрыл глаза, ощущая, что солнце уже прогрело воздух и пахнет этот воздух отличным утром.

Тайтэнд говорил, что я улыбался.

Лайнмен такого не помнит.

Он сказал, обращаясь к Квоттербеку:

– Пусть идет, а… – и только потом ко мне: – Иди дальше, Раннинг.

Оказывается, Квоттербек так сильно оттягивал этот бой, потому что вел нас в мертвую зону. А мертвая зона – это такое место, где невозможно умереть. Ни Тревожной, ни Благословенной Смертью. Никакой.

Пока ты не вышел из нее, ты находишься во власти перехода, а он зафиксировал твое состояние на отметке «живой», и точка.

Эта штука не работает, если выбежать из зоны и вернуться обратно. А вот если из нее не вылезать вовсе, то можно выжить даже после четвертования. Именно поэтому Квоттербек так спокойно принял нашего ночного посетителя.

И еще он не дал нам с Тайтом поубивать друг друга.

Когда Тайтэнд пришел в себя и залечил переломанные кости, он сказал, что все было нечестно – мол, ему нужно было выходить на бой со своими лесками и взрывчаткой, потому что у Раннинга оружие всегда при себе, а его снаряжение валялось в рюкзаке. Думаю, в чем-то он был прав. Пока у меня были ноги, зрение и легкие, я был оснащен всем необходимым для защиты и нападения.

После того как мертвая зона залечила наши повреждения – на это ушло всего несколько часов – и Тайтэнд снова смог встать на ноги, мы свернули стоянку и спустились вниз с нашей площадки по веревочной лестнице, заботливо кем-то прилаженной к краю. Высота была неимоверной – я не видел лестнице ни конца ни края, и ветром ее болтало с амплитудой метра в полтора, не меньше. Тогда я вспомнил свой погубленный парашют. Хуже всех пришлось Лайнмену, на котором помимо снаряжения висело еще и Солнце. Когда лестница закончилась наконец, он минуты две стоял неподвижно и старался отдышаться. Его спокойное лицо напряглось, губы посинели и растрескались. Обычно невозмутимые глаза заволокло какой-то мутью.

Квоттербек посмотрел и вколол ему стимулятор прямо через рукав куртки.

Спуск был сложным и долгим, но не критичным, но Лайнмен его еле-еле перенес. Я даже подумал, что Квоттербек сейчас заберет у него Солнце, но этого не произошло, а через несколько минут Лайнмен приободрился и даже начал что-то рассказывать.