— У вас не осталось родственников?

— Есть какие-то. Но я не общаюсь с ними… Ни с кем не общаюсь. Я перечеркнула прошлое, когда переехала в эту квартиру, а в настоящем есть только я. Поэтому с вами такая разговорчивая. Иногда хочется потрещать с кем-то.

— Но у вас жильцы, так ведь? Я видел молодежную обувь в прихожей.

— Оккупанты, — нахмурилась Клавдия. — А теперь давайте пить чай.

И она принялась осторожно разливать его. Пока делала это, думала о том, что пришла пора встретиться с одним человеком из прошлого… Если он, конечно, еще жив.

С делами Паша разобрался за два с половиной часа. Думал управиться за меньшее время, но пришлось поругаться с начальником цеха и поклониться в ноги генеральному. Когда первый отказался подписывать заявление на полный отпуск с сегодняшнего дня, пришлось идти ко второму. Директор когда-то вместе с Пашей в цехе начинал. Но смог высоко взлететь благодаря связям. Как любой выскочка, очень любил лесть. Те, кто желали добиться продвижения по службе, ежедневно услаждали слух генерального комплиментами, раболепствовали, ловили каждое слово и даже цитировали некоторые, не самые дебильные фразы. Ленка постоянно твердила о том, что Павлу нужно последовать примеру этих людей. Когда-то именно он учил будущего директора азам работы и был не в восторге от его способностей. Если он теперь их признает, его сразу сделают… нет, даже не начальником цеха… а главным инженером! Но Павел не желал пресмыкаться. Да и в начальники не рвался. Ему нравилась его работа. Но если бы его повысили, посчитав достойным руководителем, а не лизоблюдом, он от должности не отказался бы.

Когда Павел заходил в кабинет генерального, думал, у него не получится так польстить, что директор тут же подпишет заявление. Готов был написать заявление по собственному желанию и уйти без выходного пособия. Но оказалось, что угождать начальству не сложно. Можно даже ничего не говорить, только кивать и просяще смотреть. Но Паша смог назвать выскочку мудрым человеком и справедливым руководителем, за что получил не только отпуск, но и премию к нему. Причем ее выдали тут же, проведя через кассу.

Так что из здания конторы Паша вышел не только свободным на целых два месяца человеком, но еще и… богатым! Выдали ему тридцать тысяч, и эта сумма была, конечно же, невелика, но достаточна для того, чтобы вселить уверенность в завтрашнем дне. А послезавтра придут отпускные на карту. Итого около сотни. Такими деньгами Павел никогда не распоряжался. Он отдавал всю зарплату жене, оставляя себе «калымы» (бывали у него подработки). Если бы Паша отправился, как и планировал, в деревню, то чувствовал бы себя там настоящим богачом. Но он остается в Москве! А тут нужно будет постараться выжить на сто тысяч, если учесть, что ни у кого из знакомых он не хочет останавливаться на постой.

Павел спускался с крыльца, когда увидел Сашу. Он сидел на скамейке и ел чебурек. Запивал его газировкой. В бутылке, конечно, могла быть не только она, но и водка, но бывший друг выглядел как человек, ушедший в глубокую завязку.

— Давно не пьешь? — спросил у него Павел, подойдя.

— Больше года.

— Рекорд.

— А как ты понял, что я…

— У тебя цветущий вид, но грустные глаза… Скучно без водки? — Он припомнил слова Косого из «Джентльменов удачи», но в фильме эта фраза звучала утвердительно.

— Я бы сказал иначе: невыносимо тяжело, — вздохнул дядечка Сашечка и отправил в рот остатки чебурека.

— То, что я с тобой говорю, ничего не значит. Ты понимаешь?

— Ты меня не простил. Я себя не простил. Бог меня не простил, потому что я каждый день проклинал его и продолжаю это делать… — Саша допил газировку и швырнул пустую бутылку в урну. — От чувства вины может избавить только смерть. Я, когда бухал, много об этом думал. И брал в руки веревку или бритву, собираясь покончить с собой. Но всегда себя останавливал. А чтобы не довести дело до конца, завязал. — Он тряхнул головой. — Но все это тебе неинтересно, понимаю. Ты все для себя решил, и я не пытаюсь повлиять на тебя… Проклинай дальше, но не прогоняй.

— Я доверил тебе самое дорогое, что у меня было… — Голос Паши дрогнул. — А ты не уберег. Как после этого мне смотреть тебе в глаза?

— Можешь не смотреть. Но слушай. Я вспомнил парня, с которым Даша общалась. Он играл на гитаре.

— Что за парень? Почему ты не говорил о нем раньше?

— Сядь. — Саша дернул Павла за руку, и тот резко опустился на скамью. — Я не знаю его имени. Как выглядит, тоже без понятия. Но у Даши имелся друг. Она по большому секрету рассказала мне о нем. Велела поклясться, что я даже под пыткой не расскажу о нем тебе. Я слово держал.

— Но когда она погибла…

— Ты прогнал меня с похорон, а потом перестал замечать. Поэтому я тебе о нем и не рассказал.

— Но если именно он — убийца? — Паша взвился, но Саша вновь вцепился в его запястье и силой усадил на место.

— Тебе — нет, а полиции — да, — терпеливо разъяснил он. — Я давал показания и сообщил следователю о гитаристе, но его, судя по всему, так и не нашли.

— Тогда зачем ты сейчас о нем заговорил?

— Убитая вчера девушка тоже занималась музыкой. Яшка сказал, что в ее сумке были найдены флейта и диски с записями. Они обе могли знать того парня. Если да, то есть надежда его найти.

— Нужно немедленно сообщить об этом полицейским.

— Они и без тебя все знают.

— Ты переоцениваешь их.

— А ты себя. Угомонись, Паша.

Но тот ничего не желал слышать. Отмахнувшись от дядечки Сашечки, он бегом бросился к метро.

Роман шел по коридору и просматривал отчеты коллег по последнему делу. Хмурился. Пока ни одной заслуживающей внимания зацепки. Такой, чтоб взяться за нее, потянуть и… Пошло, пошло… Петелька за петелькой… И дело распутано!

А такое бывало, пусть и не часто. Увы, не с Романом Багровым. Его путь к раскрытию преступлений был тернист. Взять, к примеру, последнее расследование…

Но припомнить его Роман не успел, поскольку налетел на человека, неожиданно показавшегося из-за угла.

— Прошу прощения, — сказал он, пытаясь подхватить бумаги, выпавшие из рук Багрова.

— Да я сам виноват, надо смотреть, куда идешь, — ответил тот.

— Тем более если из-за поворота всегда может показаться симпатичная женщина…

Только не это!

Когда Роман поднял глаза, то увидел перед собой Любу. Женщину, из-за которой он намедни встал не с той ноги. По голосу он ее не узнал не потому, что был погружен в думы, вернее, не только поэтому, просто он не помнил ее голоса…

— Привет, Люба.

— Здравствуй.

Она тепло — слишком тепло — улыбнулась Багрову. В этом и была основная проблема Любы: она слишком старалась.