Лилечка окликнула Стрельцова.

— Денис Сергеевич, а что мне дальше делать?

— Пока посиди здесь, Лиля. Я сейчас к Трофимову, позже зайду, и мы поговорим, хорошо?

— Как скажете, — Лилечка пожала плечами.

«Пожалуй, пора рассказать отцу о том, что здесь происходит. Пусть он предупредит этого Беркутова, что ли! Хотя чем ему может угрожать Дубенко, лежа на больничной койке? Интересно, что же с ним? А вдруг он больше не вернется в свой кабинет? Тьфу-тьфу», — символично сплюнула она через левое плечо. Смерти она никому не желала, даже такому хаму и невеже, каким считала своего начальника.

Он очнулся и попробовал пошевелить рукой. Не получилось. Закрыл и открыл глаза. «Я еще не совсем умер», — констатировало вернувшееся сознание. Тут же пришел страх, что долго не сможет встать с постели, да и сможет ли вообще? Как раз об этом ему говорила эта чертова врачиха. Накаркала, старая ворона! Волноваться ему нельзя… А зачем тогда запугивала, спрашивается? Что толку от их процедур! Кроме боли и унижения, ничего… Хватит, один раз уже поддался на уговоры, да и уговаривать в тот раз не нужно было. Как узнал о диагнозе, паника накрыла, готов был ухватиться за любую возможность продлить свою жизнь. Хоть на сколько… Тогда даже не догадывался, что в моменты острых приступов будет просить Бога иль черта забрать его прямо сейчас. И молился, и чертыхался, неистово богохульствуя. Все напрасно. Слегка помогали пилюли, прописанные все той же докторицей. За то — спасибо. Но теперь и они не помогают. Как все некстати! Опять дела отодвигаются на неопределенное время. Стрельцов собрал для него достаточно информации, чтоб он мог начать действовать. Беркутов заплатит сполна за себя и за своего папашу. За их общего папашу. За его, Дубенко, голодное и злое детство, за вечно битого и униженного Ваняшу. Так звала его мама, пока они жили вместе в добротной хате на краю большого гуцульского села.

…Его мать Сулико, как он узнал позже от отчима, появилась у них в селе, будучи беременной. Ее приютила старая одинокая тетка Оксана. Хозяйство у нее было богатым даже по гуцульским меркам. Кроме того, что она разводила кур и индюшек на продажу, она считалась лучшей мастерицей на селе. Тканые цветастые коврики разных размеров, рушники, расшитые красными узорами, расхватывались заезжими туристами в один момент. Поговаривали, что в захоронке у тетки Оксаны припрятано немало денежек. Своих детей у нее не было, в городе жила вдовая сестра с сыном и малолетней дочерью. Отчимом только что родившегося Вани и стал городской племянник тетки Оксаны. Приехав однажды к ней в гости, Иван Дубенко, только что отслуживший в армии молодой красавец, без памяти влюбился в теткину постоялицу. Сулико была до того хороша собой, что парня не оттолкнул ни выпирающий животик, ни грузинская кровь девушки. На все уговоры и слезы матери он твердил одно: другой жены мне не надо, жить без нее я не буду. Первой сдалась тетка Оксана. Она успела привыкнуть к Сулико — та была скромной и работящей. А это в деревне считалось главным. Однако перед свадьбой она заставила рассказать Сулико, где и как та жила до своего появления у нее в доме. Рассказ окончательно растопил сердца тетки и матери Ивана, а для него Сулико стала еще дороже. Свадьбу сыграли после рождения Ваняши, богато и широко угощая всех желающих. То, что тетка Оксана в открытую признала чужеродную невестку, заткнуло рот даже самым досужим сплетницам. Иван усыновил Ваняшу, дав тому свою фамилию и отчество. Мальчик родился светловолосым, с глазами, похожими на кошачьи. У Вани были любящая его мама, отчим и две бабушки. В тот год, когда ему исполнилось пять, умерла тетка Оксана. Сестра пережила ее всего на несколько месяцев, оставив сиротой дочь-школьницу.

Дубенко отчетливо помнил тот день, когда в их доме появилась Леся. На время похорон за ним присматривала соседка, мать троих детей-погодков, младший из которых был ровесником Вани. Ваня не очень расстраивался, что его не взяли в город, — Лада была женщиной доброй, да и «пухлики», как называли ее дети сдобные булочки с начинкой из повидла, она пекла очень вкусные. Мамы и отчима не было целую неделю. Однажды возле их двора остановился большой грузовик. Из кабины легко выпрыгнула его мама, за ней — Леся. Ваня ее видел всего несколько раз — она приезжала в гости к его отцу. Леся никогда с ним не играла, чаще убегая к подружкам в соседние дворы. Отчим и водитель грузовика стали вытаскивать из кузова чемоданы и узлы. Сулико подошла к сыну и, подхватив его на руки, поцеловала. Поставив на землю, сказала: «Вот, Ваняша, Леся теперь будет жить с нами».

С этого дня в жизни маленького Вани наступил перелом. Отчего взрослая уже девочка возненавидела беззащитного малыша, было непонятно. Сулико, глядя, как Леся бросает злые взгляды на ее сына, очень переживала. Все попытки поговорить с мужем об этом натыкались на стену непонимания. Иван и сам не был сильно привязан к пасынку, лишь выполняя долг перед любимой женщиной. Искренне полюбить чужого ребенка он так и не сумел. Ваня ж тянулся к нему как к единственному мужчине, живущему рядом с ним. Иван-старший переживал, что у них с Сулико не получается родить общего ребенка, он очень хотел дочь, похожую на свою красавицу жену. Но Сулико после родов сыном больше не беременела. Иван винил во всем ее, но, видно, проблема была с ним: служба на атомной подводной лодке не прошла даром. Леся, чувствуя, что брат равнодушен к пасынку, всячески старалась задеть ребенка. Однако, побаиваясь Сулико, обзывала его безотцовщиной, лишь когда никого взрослых рядом не было. И еще она сильно щипала его за руки, толкала, когда он спускался с лестницы, отнимала сладости, тут же выкидывая их в помойное ведро на глазах у малыша. Ваня бежал к матери, но та молча вытирала его слезы, бессильная что-либо изменить.

Мама Вани слегла неожиданно, потеряв сознание посреди грядок с цветущей клубникой. Перепуганный муж отвез ее в городскую больницу. Обратно Сулико не вернулась. На похороны пришли почти все жители села. Сулико успели полюбить, к ней на чашку кофе бегали и молодые девчонки погадать на жениха, и деревенские кумушки, мужья которых прикладывались к бутылке или погуливали на сторону. Она давала им заговоренную ею воду, и в разрушенные семьи вновь возвращались любовь и достаток. Сами мужики побаивались «грузинскую ведьму», но и уважали ее, признавая ее правоту.

Маленький Ваня сначала не понял, что мамы больше с ним не будет. Глядя на лежавшую в гробу женщину, он думал, что это чужая тетя. Ведь его мама красивая и веселая. Он знал, что мама заболела, и терпеливо ждал, когда та вернется из больницы. Леся после смерти Сулико немного поутихла, видимо, даже ей стало жалко осиротевшего ребенка. Иван же медленно спивался. Все чаще он вваливался в хату, едва держась на ногах, матерясь и проклиная судьбу. Леся, перепугавшись, хватала Ваню и запиралась с ним в маленькой комнате в мансарде. В нечастые минуты просветления Иван покупал детям сладости и даже пытался выполнять кое-какую работу по дому. Чувствуя себя виноватым, мог и приласкать мальчика. Леся, оставшись за хозяйку, готовила и убирала дом и в меру сил ухаживала за огородом и живностью. Как-то раз, разбирая старые вещи, она наткнулась на фотографию. На снимке рядом с Сулико, обняв ее за тонкую талию, стоял улыбающийся парень. Леся сразу догадалась, что это отец Вани, до того похожими у них были глаза и улыбки. Вечером Иван пришел почти трезвым, донеся полученную зарплату до семьи. Отдав девочке деньги со словами «припрячь, у тебя целее будут», он сел к столу. Ваня, чувствуя, что отчим сегодня не злой, забрался к нему на колени. Леся молча положила фотографию перед братом и вопросительно посмотрела на него. Иван вздохнул, взял карандаш и написал на обороте: «Щеглов Иван Петрович», а чуть пониже — незнакомое название «Гуданай». Рассказ его был коротким: Щеглов служил в части рядом с селением, где жила Сулико с родителями и братьями. Как-то у девушки с ним сладилось, но по окончании срока службы Щеглов уехал, не попрощавшись. А она уже носила под сердцем его ребенка. Чтобы избежать позора, а может быть, и смерти, Сулико сбежала из дома. Денег на дорогу ей дала бабушка, пожалев единственную внучку. Так Сулико оказалась в Карпатах. Ваняша тогда почти не запомнил рассказа отчима. Но фотография с того дня лежала на его тумбочке возле кровати.