Она с притворным смущением пожимает плечами:

– Меня заинтересовала программа, может быть, и подслушала разок-другой.

– Может быть?

– Я воспользуюсь Пятой поправкой.

Усмехаюсь. Она смеется вместе со мной.

– Только не говори моему отцу, ладно? Он все еще злится из-за моих приключений в парке. В любом случае никаких имен они не называли, и все, что я слышала, можно уложить в двадцать секунд, потому что ровно столько раз я прошла мимо кухни, где разговаривают папа и Шон.

– Твой секрет умрет со мной.

Щелкая каблуками и не отрывая глаз от экрана сотового, из-за лестницы выходит Синтия.

– Спасибо, что пришел, Хендрикс. Шон хочет поговорить с тобой, но сейчас у него встреча. Хочешь чего-нибудь, пока будешь ждать? Почитать? Лимонад?

– Можно, пока ты здесь, рассчитать твои налоги, – предлагает Элль с лукавой искоркой в глазах, которая действует не слабее земного притяжения. – Половина собравшихся сейчас в этом доме – бухгалтеры, включая Синтию.

Синтия сердито смотрит на девушку:

– Она, разумеется, шутит.

– Шучу? Неужели?

Синтия раздраженно вздыхает и снова утыкается взглядом в телефон, а Элль поворачивается ко мне и беззвучно, одними губами шепчет:

– Я не шучу.

Мои губы ползут вверх, Элль улыбается, а когда Синтия фыркает, я прячу смех за притворным кашлем. Элль улыбается еще шире.

– Выпьем лимонада, – говорит она, – и не говори, что не хочешь никого затруднять, просто дай мне его приготовить. Всем легче, когда они думают, что у тебя есть какое-то дело, и, пока ты не спросил, да, приготовление лимонада считается делом.

Синтия не возражает, я тоже – можно будет поболтать ещe с Элль.

– Ладно.

– Я приду за тобой, когда Шон освободится, – говорит Синтия и уходит тем же путем, каким пришла.

Мы с Элль остаемся одни… снова. Она кивает куда-то в сторону, и несколько прядок выбиваются из пучка.

– Выпьем лимонада? Он у нас хороший. Вода, сахар и секретный ингредиент – лимон.

– Тебе нравится выдавать мне секреты. – Разговор складывается слишком легко, слишком ровно, и отсюда возникает ощущение опасности. Многократно испытанный и уже ставший привычкой прием – подойти на шаг ближе и посмотреть, какой будет реакция. Если глаза потемнеют от желания, продолжить движение, при этом смеясь, чтобы смеялась и она, и чтобы потом в конце концов мы оба, опьянев от близости друг друга…

Разминаю шею, поворачиваю голову резко, как руль. Никакого потом. Ни с ней. Ни с кем-либо еще. Все, хватит.

Почему дома не получается так легко? С Экслом? С Домиником? С тех пор как я вернулся, все идет со скрипом, не то что с ней.

– Думаешь, никто не против, что ты здесь, наедине со мной?

– Синтия тревогу не подняла, так что я, пожалуй, рискну.

– У меня судимость, я на учете.

– Понимаю и не забыла.

– Меня арестовывали. Я год провел за решеткой.

– Одно из другого вытекает.

– Ты со всеми, кто отсидел, так разговариваешь?

– Да, если знаю, что отсидел.

Я вскидываю голову:

– А ты чего-нибудь боишься?

– Многого. – Тем не менее она смотрит на меня не моргая, так, словно ответила «нет». Что бы ни говорила эта девчонка, она и вправду не ведает страха.

Лицо ее смягчается, напряжение уходит и сменяется любопытством. Так и хочется посмотреть на себя со стороны и понять, из-за чего же вдруг поменялось ее настроение. Она подходит и – к полнейшему моему изумлению – протягивает руку и берет меня за запястье. Я чувствую, как прижимаются к моей коже подушечки ее пальцев.

Под мягким прикосновением грохочет пульс. Прохладные пальцы на горячей коже. Длинные накрашенные ногти скользят вдоль края кожаной манжеты, и каждая клеточка моего тела шипит, вспыхивает и оживает. Да, больше года ко мне никто вот так не прикасался, больше года я не испытывал физического комфорта, но даже и тогда, когда другая девушка трогала меня, у меня не было такой реакции. Никогда еще мое тело не воспламенялось от одного только прикосновения.

– Круто. Серьезно. Где взял?

Браслет. Элль рассматривает мой кожаный браслет.

– Брат подарил несколько лет назад.

Я не носил его с пятнадцати лет. Считал себя слишком крутым, чтобы носить подарок от брата. Но накануне вечером, перед тем как лечь, нашел и надел, как напоминание о том, что этот мир также и мой и что у меня есть в нем место.

Легким нажатием пальцев Элль заставляет меня повернуть руку так, чтобы получше рассмотреть потертую коричневую кожу, края которой соединяются черными шнурками. Моя рука в полном ее распоряжении, она делает с ней что хочет, а я охотно подчиняюсь и даже закрываю ненадолго глаза, наслаждаясь жидким теплом, растекающимся по венам при каждом ее прикосновении.

– Этот тисненый узор что-то означает?

Означает. И не что-то, а все. Изображенный Экслом символ представляет нас троих – его самого, меня и Холидей. Знак, метка, символ, которому мне следовало уделять больше внимания.

– Да.

Элль пристально смотрит на меня, но, надо отдать ей должное, с расспросами не пристает.

– По-моему, шикарная вещица. И совершенно уникальная. У меня слабость ко всему уникальному.

Она снова поворачивает мое запястье, разглядывает плетение, проводит пальцем по самым толстым шнуркам.

– Чудесная вещь. Особенно вот это. Не могу даже объяснить, как она мне нравится.

Элль продолжает движение вверх, и в какой-то момент уже ее запястье касается подушечек моих пальцев. Сердце прыгает вон из тела, и Элль наверняка чувствует это, потому что тоже вздрагивает. Мы оба замираем.

Ее грудь поднимается и опускается все быстрее и быстрее, дыхание становится учащенным, а глаза, когда она снова смотрит на меня, уже разлились синими озерами. Никто из нас не шевелится. Пульс грохочет, ее пальцы вжались в мою кожу, а мой большой палец движется кругами по самой нежной на планете поверхности.

– Элль? – раздается звонкий голос, и мы оба отстраняемся друг от друга. Я провожу ладонью по лицу и снова поворачиваюсь к ней. Что, черт возьми, это было? Я тусуюсь с девчонками с четырнадцати лет, и ни с одной не испытывал ничего подобного.

Но Элль? Нет, она – риск, а я не могу больше рисковать. Я изменился и должен в первую очередь думать о безопасности. Пора наконец усвоить истину: нельзя гоняться за всем, что доставляет тебе радость.

Тело горит, словно я по собственному желанию позволяю лизать себя языком пламени, и восхитительная дрожь пробегает волнами, как землетрясение. Но это землетрясение дает эффект лучше адреналина. Дрикс прикоснулся ко мне, и я лечу.