— Следите за экраном, — напомнил Кен.

Это толстая кишка, теперь раздувшаяся от газа. Конский толстый кишечник не закреплен на одном месте соединительной тканью, как у людей. Он свободно ложится зигзагами. Половина случаев заворота кишок приходится на долю толстого кишечника.

Он вытащил по меньшей мере еще целый ярд толстенной кишки и передал ее Скотту, который поддерживал ее в зеленой салфетке, пока Кен ощупывал то место, где она до этого находилась.

— Меньше чем через месяц кобыла должна ожеребиться, — сказал он. — Плод довольно крупных размеров.

Кен помолчал секунду-две, а потом безрадостно продолжил:

— Если она не выдержит и я не смогу ее спасти, придется делать кесарево сечение, чтобы сохранить плод. Этот жеребенок может выжить: у него сильное, ровное сердцебиение.

Скотт быстро взглянул на него, но тут же отвел глаза, зная, как мне показалось, гораздо больше, чем я, о риске подобного рода операций.

Время от времени, когда емкость капельницы пустела, Скотт заменял ее новой, которую я подавал ему из шкафа с двойным выходом. Пустую он бросал в сторону.

— Монитор? — спрашивал Кен после каждой замены.

— Без изменений, — отвечал я.

Он кивал, медленно и внимательно ощупывая внутренние органы. Его глазами, казалось, были кончики пальцев.

— Ага, — сказал он наконец. — Вот оно что. Господи, какой узел!

Он принялся рассматривать что-то, чего я не мог видеть, внутри живота кобылы. Не раздумывая, он решил полностью удалить участок, где была нарушена проходимость.

— Смотрите на экран! — резко скомандовал он. Я повиновался, и теперь лишь боковым зрением наблюдал за происходящим.

Скотт подавал Кену инструменты, и тот уверенно и сосредоточенно работал: ставил зажимы, тампоны, скобы, удалял ткани, периодически бормоча что-то невнятное. Время шло. Наконец он снял два зажима и стал пристально изучать результаты своего труда.

— Монитор?

— Без изменений.

Он что-то отметил про себя и наконец поднял глаза.

— Порядок. Узел удален, проходимость кишечника восстановлена. Излияний в брюшную полость нет. — Казалось, он старался подавить в себе все растущую надежду, но ему это не удавалось. — Можно закрывать.

Я посмотрел на длинную, толстую кишку, которую поддерживал Скотт, и не мог понять, каким невероятным образом они собирались запихнуть все это обратно.

Словно читая мои мысли, Кен сказал:

— Мы опорожним толстую кишку.

Скотт кивнул. Кен попросил меня поднести мусорный контейнер и поставить его у передвижного стола. Потом я должен был поставить на стол поднос. Совсем как столики в самолетах!

— Это поднос для кишки, — пояснил Кен и кивнул в знак благодарности.

— Вы не относитесь к стерильной зоне, — почти весело сказал он. — Отправляйтесь-ка обратно к монитору.

Он распрямил кишку так, что часть ее оказалась на подносе и свисала над контейнером. Потом быстро сделал надрез, и вместе со Скоттом они стали последовательно выдавливать содержимое кишечника.

Вот теперь запах стал ощутимым, но напоминал запах выгона — сравнительно свежий и здоровый. Я поймал себя на том, что едва сдерживаю смех: процесс был весьма прозаичен, а контейнер очень быстро наполнялся.

— Монитор? — сурово спросил Кен.

— Без изменений.

Скотт промыл специальным раствором теперь пустую, дряблую и легкую кишку, а Кен, в свежем халате и перчатках, зашил надрез, который он в ней сделал. Потом, аккуратно складывая кишку зигзагом, он уложил ее на место. Быстро, скороговоркой, чтобы проконтролировать самого себя, Кен повторил вслух все, что он только что сделал — почти как пилот, заходящий на посадку. Потом быстро и аккуратно зашил разрез на трех уровнях: сначала linea alba — широкими, завязывающимися на отдельные узелки стежками, потом подкожную соединительную ткань — одной длинной ниткой, и, наконец, саму кожу — рядом маленьких стальных скобок, по три на одном дюйме. Даже степлер был извлечен из отдельной стерильной упаковки и после использования подлежал утилизации. Он был сделан из белого пластика и казался очень легким и удобным.

Когда все закончилось, Кен на мгновение замер, потом стянул маску и посмотрел на меня с триумфом.

— Заворот был так глубоко, — сказал он. — Скотт, выключи газ.

Скотт, который откатывал в сторону ароматный контейнер, накрыв его крышкой, вернулся к компрессору и отключил галотан.

— Давление? — спросил Кен.

— Без изменений, — доложил я.

— Компрессор выключен, — сообщил Скотт. — Отсоединить катетер.

Кен кивнул.

— У нее сильное сердце. Запишите время, — сказал он мне.

Я посмотрел на часы и вписал время в свои заметки.

— Девяносто одна минута от вскрытия до конца операции.

Кен удовлетворенно улыбнулся, как профессионал, сознающий, что хорошо выполнил свою работу. Сомнения и тревоги на время покинули его. Он с облегчением снял зеленые салфетки с круглого живота кобылы и бросил их в контейнер.

Вместе со Скоттом они отстегнули ноги лошади от стоек. С помощью лебедки ее приподняли над столом, причем Скотт, как и в прошлый раз, поддерживал кобыле голову. Затем в обратном направлении она проследовала по рельсам, мимо раздвижной двери, в обитую мягким комнату, где Кен бросил на пол еще один дополнительный мат. Кобылу аккуратно опустили, удобно уложив ее на бок и вытянув в привычном для нее положении ноги.

Скотт снял с ее ног манжеты и надел на голову веревочный недоуздок, протянув конец веревки через кольцо, прикрепленное в верхней части перегородки таким образом, что человек, стоявший за перегородкой, мог частично контролировать движения лошади и при необходимости придержать ее.

— Ей понадобится минут двадцать, чтобы прийти в себя, — сказал Кен. — Через полчаса она уже может встать на ноги. Но пройдет немало времени, прежде чем у нее окончательно восстановится координация движений. Мы оставим ее здесь еще на час после того, как она поднимется, а потом отведем в стойло.

— И это все? — переспросил я, несколько удивившись.

— Нет, конечно. Мы оставим желудочный зонд, чтобы убедиться, что содержимое кишечника не движется в обратном направлении, как это было до операции — это называется рефлюкс. А поскольку мы не сможем давать ей ни воды, ни жидкости в течение еще двенадцати часов, придется оставить капельницу. Кроме того, будем продолжать вводить антибиотики, болеутоляющее и успокоительное и, конечно, надо следить за пульсом. А сегодня вечером, если все будет в порядке, удалим зонд и попробуем скормить ей немного сена.

Сено после всего, что произошло? Это все равно что в литературе — переход от возвышенного к комическому.