– В тебе борются противоположные гены – ученого и бунтаря, – говорила она. – Ансар, ты из тех мужчин, которые за тридцать лет растрачивают весь свой жизненный ресурс. Ты волевая натура, думающая, и поэтому быстро познаешь и износишь себя… если рядом не будет такой спутницы, как я! – Ажай весело рассмеялась, сплела свои пальцы с моими и так плотно сжала мою ладонь, что я почувствовал твердые костяшки ее пальцев. Она без конца целовала меня.

– Я навеки твоя, Ансар, – говорила она всерьез, но в то же время как бы посмеивалась над собой. – Мы не будем клясться, ничего мне не говори, я и так знаю.

Мы не спали до утра. Я не чувствовал усталости. Солнце достало нас через окно. Его лучи осветили ее густые каштановые волосы, в которых кое-где светлели выгоревшие пряди. Она вроде радовалась, что стала женщиной, и, к моему удивлению, не проявляла ни беспокойства, ни страха – хотя бы перед своим братом Габибом. Я не ожидал от нее такой смелости. Лишь перед самым расставанием она напомнила мне, что выросла в семье, где строго соблюдают горские обычаи.

– Относись, пожалуйста, ко мне серьезно. – Ажай поцеловала меня в ладонь, шепнув на ухо, что будет гордиться тем, что лишь одного мужчину знала в жизни – но какого! Ажай произнесла эту клятву и ушла..

 Глава двенадцатая

Ногайская степь! Тишь и покой! Над равниной сонно повисли клочья белого утреннего тумана – точно языки застывшего пламени. Где-то щебетала ранняя птица – наверно, жаворонок. Степь пробуждалась еще несмелым высвистом птиц, край неба алел перед восходом. Я ощущал тупую усталость бессонниц и чувствовал первобытную нежность пробуждающейся степи. Легкий мандраж опасности щекотал мои нервы.

Мы тихо въехали в еще спящий поселок. Перелезли через высокую ограду местного босса – Батрби. На всякий случай перерезали провода. Собакам еще ночью были брошены через забор куски отравленного мяса. Поэтому мы беспрепятственно миновали двор и вошли в прихожую. И тут по нам открыли беспорядочную пальбу с другой стороны двора. А Итул-Манап и наводчик заверяли, что, кроме Батрби с семьей, в доме никого не будет. Несколько раз открывалась дверь из внутренних комнат: оттуда кто-то пытался достать нас кинжалом. Мы, словно загнанные звери, не знали, что делать. Пытаясь прорваться обратно, я не единожды выскакивал во двор и попадал под прицел охотничьих ружей. Мои попытки достать противников коротким ятаганом не увенчались успехом. Черные дула были наставлены прямо в мою голову. Но почему-то в меня не выстрелили. Наконец, мне удалось добежать до ворот и открыть их. Собираясь уходить, я краем глаза заметил, что подстрелили Шамиля. Ни в чем не повинного! Шамиля, который лишь случайно, из-за меня, оказался в нашей компании. Я вернулся и забрал Шамиля, оставив два трупа ногайцев во дворе. Шок прошел, я готов был сражаться с кем угодно. Я был в какой-то эйфории. Занося раненого Шамиля в машину, рукояткой ятагана отключил еще пару соседей Батрби, пытавшихся помешать нам уйти. Габиб и Хачбар затащили Батрби в заранее приготовленный рафик. За нами тут же пошла погоня. Хачбар и Габиб на ходу выкинули Батрби из машины. Операция прошла неудачно. Надо было думать, как избежать столкновения с милицией. По пути я осмотрел рану Шамиля. Она, мне показалось, была неопасна. Попали в ногу, как и Искандару.

Вот уже третьи сутки мы скитаемся по голой и унылой ногайской степи. Мы сами обрабатываем рану Шамиля и сами перевязываем ее. Шамиль ничего не ест, и от него несет кислым запахом желудочного сока. Когда мы останавливались на привал, его тянуло говорить со мною о женщинах. Ему хотелось говорить о Меседу. Он часами готов был толковать о ее достоинствах. Он не мог нахвалиться ее женскими прелестями, переходя от округлых грудей и тонкой талии к бедрам и ножкам.

– Совершенство, само совершенство, – повторял он, закрывая глаза.

Он рассказывал, что однажды, будучи у нее дома, вдруг увидел, как пролегло тонкое платье между ее бесподобных ягодиц. Его это так возбудило, что он чуть не изнасиловал ее. Даже нечаянно коснувшись ее, он испытывал удовольствие.

– Но ничего бы у нас не вышло… И знаешь почему?

– Почему?

– Потому что я думал – она с тобой. Я страшно завидовал тебе. Скрывал это, мучился… А у вас, дурак, оказывается, дружба!

– Шамиль, давай о чем-нибудь другом. Что за страсти на тебя нападают?

Но его все тянуло говорить на интимные темы – о Меседу и о женщинах вобще. Он слишком приближался ко мне. Я отодвигался, чтобы не отравляться кислыми парами его дыхания, но Шамиль, не замечая этого, все равно придвигался. Меня это раздражало и выводило из себя.

Люди Габиба докладывали ему, что вся милиция поднята на ноги. Это чудо, что мы еще не попались. Шум-гам получился большой, так нам сообщали наши связные.

Однажды я заснул в полдень, разомлев под теплыми лучами весеннего солнца. Проснулся озябший, со смутным ощущением тревоги. Рука и один бок точно отнялись. Смотрю – вся рука и правая сторона груди покрыты муравьями. Красновато-рыжими весенними муравьями. Они кишели на мне – сверху и под одеждой, покрывая легкими укусами тело. Пробуждающаяся природа послала мне маленький презент.

Люди Габиба должны были ждать нас за Тереком, невдалеке от поселка Берюзак. В степи посторонние не остаются незамеченными, и мы, где пешком, где на своей «Ниве» (мы успели сменить машину) всякими окольными путями пробирались к реке. Ногайская степь перерыта арыками, канавками, каналами, которые создавали нам множество трудностей.

Серый, пасмурный день. Ветер кувыркал по степи серые, выцветшие кусты перекати-поля. Они двигались, словно живые, напоминая побитую, удирающую от опасности волчью стаю. За земляным склоном очередного канала мы укрывались от неутихающего ветра. Он пронзительно свистел в камышах. Хачбар вдруг завыл по-волчьи. Мы решили устроить соревнование -у кого лучше получится. Когда очередь дошла до Шамиля, я испугался. Вой у него получался тонким срывающимся, хотя он злобно, по-волчьи старался оскалить свои поредевшие зубы и опухшие десны. Страшно было смотреть, как воет Шамиль. По всему было заметно, что дни его сочтены.

Перейдя поросшую камышом канаву, мы увидели телеграфные столбы. Они мощно гудели, словно пытаясь разогнать серую тоску степей. Мы припали, как дети, ухом к столбам и слушали их, как живых. Шамиль лег на землю и сказал, что дальше не пойдет.

– Чем так мучиться, лучше смерть или тюрьма, – заявил он.

После долгих уговоров нам удалось донести его до одинокой хижины чабана. К хижине примыкали загоны для овец. Невдалеке