виднелись густо поросшие камышом берега большой реки. Они круто возвышались над унылой равниной. Мы подумали, что это и есть Терек. Чабаном оказался акушинский даргинец. Он принял нас без колебаний. Ничего не стал спрашивать – сообразил, что мы из тех людей, о которых лучше ничего не знать. Чабан одернул свою хозяйку, которая принялась было за расспросы: что-де случилось с Шамилем, что это у него за рана?

– А тебе какое дело? – прикрикнул он на жену. – Иди лучше хинкал готовь.

Чабана звали Рабадан. Всем своим поведением он давал понять, что ничего лишнего о нас выведывать не собирается. Он как бы говорил: «Ребята, у вас свои дела, а у меня свои!» Мы расположились в полусарае-полукладовке – другого свободного помещения у него не было. Ночами у Шамиля поднималась температура, он сильно потел. Я боялся, что он так же, как Искандар, начнет бредить. Мы не спали ночами, ухаживая за ним. Хотя Хачбар и Габиб не проявляли тут особой активности – помогая, они во всем полагались на меня. У нас хватило ума не устраивать разборок из-за неудачи. Мы молчали об этом, как бы следуя негласному уговору. Каждый понимал, что начало таких разборок будет нашим концом.

Утром глаза у Шамиля были воспалены и болезненно слезились. Продубевшее на степных ветрах лицо было красным, кожа шелушилась. Хозяева усадили нас за стол, чтобы позавтракать вместе. Рабадан занес в дом печень и легкие только что зарезанного барана. Хозяйка забрала их для разделки. С печени еще капала свежая кровь, а легкие были местами поражены синевато-черными узлами – от какой– то неизвестной нам болезни. Рабадан сел и, поправляя потертый полушубок, глядел, как мы вяло едим овечью брынзу со вчерашним хинкалом. Он то и дело трогал обтрепавшуюся кожаную повязку на большом пальце правой руки.

За окном расстилалась слившаяся с небом и не отличимая от него унылая Кара-Ногайская степь. В сером просторе ветер кружил рыжие соломинки прошлогодней пшеницы – очевидно, сорванные со скудных остатков ближайшего скирда. Даргинец время от времени вздыхал, а его хозяйка меж тем уже начала подавать мясное.

– Как быстро изменился мир! – начал Рабадан: было заметно, что он заранее подготовил свою речь. (То-то он так скованно держался.) Речь была философическая – о бессмысленности жизни. О том, как он трудился не покладая рук, не щадил себя, скапливая богатство, а все оказалось обманом. – Меня всю жизнь тянуло на тот путь, по которому вы идете. Мне это нравилось, мне этого хотелось, но то ли друзей таких не нашел, то ли духу не хватило. Я хотел, чтобы конец был хороший… Но то дело, которое вы делаете… этот ваш путь!.. Это красиво, благородно! Вы не воруете, как крысы, по мелочам, а отнимаете, как мужчины, то, что положено народу и вам.

– Что это за «наш путь»? О чем ты, Рабадан? – с расстановкой, улыбаясь, спросил Габиб.

У Рабадана забегали глаза. Сперва он засмущался, не зная, что ответить, а потом стал лукаво улыбаться.

– Ваш путь… Ну-у… Вы сами знаете, чего об этом говорить. – Он протяжно вздохнул.

– Правильно рассуждаешь, отец, правильно! – Видимо, завтрак взбодрил Хачбара, и он решил поддержать разговор. – Человек человеку – враг. Ты об этом слышал, наверное? Между людьми идет борьба за выживание. Идет тихая война между людьми. Но мы же не тихушники, мы мужчины! Верно, отец?

– Валлах, верно, очень даже верно! – замахал руками Рабадан.

Под конец разговора Рабадан пожаловался на своего председателя колхоза и на участкового милиционера– ногайца. Председатель требовал от Рабадана сократить поголовье рогатого скота в личном хозяйстве и грозил, что конфискует излишек в пользу колхоза. Председатель часто натравливал на него участкового, и Рабадан постоянно конфликтовал с ними. После короткой паузы Габиб с Хачбаром пообещали разобраться с обидчиками, но немного позднее. Это «немного позднее» Габиб произнес многозначительным тоном: ты, мол, решил нас загрузить – пожалуйста, но сперва выполни наши условия. Глаза Габиба при этом светились ехидным блеском. Я-то знал его. Мне было прекрасно известно его умение загружать других. Он-то никогда не упустит случая. Вот и сейчас я думал: как же так получилось, что мы с Шамилем оказались втянутыми в это дело? Я даже не спросил их, зачем и почему. Я и задуматься не успел, для чего мне это нужно: настолько грамотно был ими повязан.

– Рабадан, ты, наверное, знаешь поселок Берюзак? – уверенным, почти командирским тоном осведомился Габиб.

– Конечно, знаю. Это за Тереком, – с готовностью отозвался чабан.

– Вот и прекрасно. Поедешь туда на нашей «Ниве». Кстати, ты водить-то умеешь?

– Да. У меня была своя машина.

– Вот и прекрасно. Поедешь туда… Знаешь, где паромная переправа?

– Конечно.

– Так вот, поедешь туда и привезешь сюда троих моих людей. – Габиб сказал не «наших», а «моих». Подобные мелочи проявлялись у него во всем. Он умел незаметно переключать все на себя.

– Один из них – врач с военно-полевым рентгеном. Это необходимо для лечения нашего друга, – Габиб указал на Шамиля.

Принимая ключи от машины, Рабадан всем видом показывал, что понимает важность порученного ему задания. По-видимому, вдохновленный таким доверием, он уже с крыльца вернулся и стал рассказывать, как искусно владеет ножом. Он, Рабадан, всю жизнь режет баранов и разделывает бараньи туши. Он привык резать баранье мясо. Какая разница, баранье резать или человеческое!

– И там режешь мясо, и там, – интимно понизив голос, говорил он, – так что имейте в виду мои таланты!

– Разница-то есть между бараниной и человечиной, но небольшая,– уточнил, посмеиваясь, Габиб.

– Совсем небольшая, чуть-чуть! Ну, иди, Рабадан, давай, мы ждем!

Уходя, Рабадан наказал хозяйке, чтоб та глядела за нами в оба. Он говорил по-даргински, но я знаю этот язык.

Врач осмотрел рану Шамиля и сразу же решил оперировать. После осмотра раны он выглядел озабоченным, хмурился. Мы ассистировали ему при операции. С помощью переносного военно-полевого рентгена выяснилось, что в икроножной мьшце Шамиля засело не менее тридцати шести дробинок. Лишь шестнадцать из них нам удалось извлечь. – Добраться до остальных в таких условиях практически невозможно, – все так же хмуро заметил врач. – Нужно освещение, зажимы для артерий. Многие дробинки проникли до кости. И вообще положение очень сложное. Когда мы отвели врача в сторону он сказал, что процесс газовой гангрены уже начался и он боится, как бы до ампутации не дошло.

– Да что ты говоришь?! Неужели дело настолько серьезно? – испугался я.

– Боюсь, что дело намного серьезнее!

Посовещавшись, мы с Хачбаром и Габибом решили завтра же отвезти Шамиля в Кизляр и сдать в больницу.

Вечером