Раньше он никогда не бегал по-настоящему, мог разве что пронестись из конца в конец двора или обежать свою загородку. Но сегодняшний бег — это было совсем другое: упругие овальные лапы, уже зажившие, несли его, едва касаясь земли, он всё набирал и набирал скорость, и кругом были луга.

Вчерашняя еда прочистила чувства Пакса и дала энергию мышцам, но от яиц в брюхе уже ничего не осталось, и теперь вместе с запахами прогревающейся долины внутри у лиса рос голод. Еда будет там, где люди. Далеко ещё?

Два дня пути. Сначала это место. Серый описал: старые каменные стены, слабый запах пеньки и смолы, рядом река. Доберёмся до темноты. Оттуда ещё день пути до людских поселений.

Пакс не помнил никаких людских поселений. Не помнил реки. Он помнил свой дом, особенно дверь. Помнил несколько больших дубов вокруг дома, помнил заросшие цветочные клумбы, куда его никогда не пускали, и звуки дороги. Чутьё говорило ему, что вдоль дороги жили ещё люди, другие, но он никогда с ними не сталкивался. И все эти воспоминания уже стирались, он уже даже не помнил, как выглядела луна сквозь прутья его загородки.

Но он помнил своего мальчика. Его карие глаза со странными — круглыми — зрачками; когда Питер был чем-то очень доволен, он их закрывал, и откидывал голову, и издавал звук, немного похожий на лай. И его солёную шею, которая пахла то потом, то мылом. И руки, которые всегда двигались и пахли иногда шоколадом — Пакс очень это любил, — а иногда кожей перчаток — это был отвратительный запах.

Пока два лиса трусили рядом, Пакс размышлял над загадкой другого запаха мальчика, спрятанного под всеми остальными, — запаха горя или боли. Он сочился из глубокой тоски о чём-то, чего Пакс не мог постичь, как ни старался.

Иногда этот горький тоскливый запах был так силён, что заглушал всё остальное в комнате мальчика, но его мальчик почему-то не вставал и не пытался добыть то, о чём он так тоскует. Когда Пакс ловил этот запах, то, где бы он ни был, спешил к своему мальчику и всегда находил его в комнате, на кровати: Питер держал в руках те вещи, что хранились у него в нижнем ящике комода, и лицо у него было твёрдое, будто сжатое. Пакс совал нос в рукав его рубашки или начинал взбираться по занавеске, а потом делал вид, что у него когти соскользнули, и шлёпался на пол — всё что угодно, только бы втянуть мальчика в игру. Но когда этот запах горечи и тоски был особенно силён, никакие уловки не срабатывали. В такие дни Питер шикал на Пакса, выгонял его из комнаты и захлопывал дверь.

Пакс вспомнил об этом, и ему захотелось бежать как можно скорее, не ради удовольствия. Война, которая движется сюда: ты уверен, что она погубит всё на своем пути? Даже детёнышей?

Всех. Всё.

Пакс подтолкнул Серого носом, уважительно, но настойчиво. Надо спешить. Старый лис повернул голову, посмотрел на молодого. Потом прибавил шагу, перешёл на рысь. Вместе они пересекли болотистое дно долины и по противоположному склону, скалистому и крутому, стали взбираться наверх, на этот раз рядом, плечом к плечу.

Одолев подъём, они остановились. Серый тяжело дышал. Впереди высились сосны, обещая живительную тень и прохладу. Но теперь со всех сторон их окружали предупреждающие метки: на этой территории охотился чужак — соперник Серого; в метках слышалась неприкрытая угроза. И почти сразу земля донесла до них лёгкий дробный перестук лисьих лап; звуки приближались. Серый и Пакс едва успели подготовиться — рыже-бурый лис, грозно рыча и молотя хвостом, выскочил прямо на них из кустов.

Пакс отпрянул, Серый же продолжал спокойно двигаться вперёд, но сделался будто ниже и меньше — это был знак ненападения. Мы просто идём мимо.

Чужак проигнорировал мирное приветствие. Прыгнув сбоку, он сбил старого лиса с ног, прижал к земле и вгрызся зубами в тонкую шею.

Когда Серый завизжал от боли, сердце у Пакса забилось чаще, остевые волосы встали. Мышцы задрожали от ярости, какая охватывала его лишь однажды — в самом начале его жизни с людьми, когда отец поднял руку на мальчика: Пакс промчался через всю комнату и без колебаний вонзил острые щенячьи клыки сквозь штанину в ногу человека. И сейчас, в точности как тогда, его спина выгнулась дугой, и откуда-то из глубины поднялся глухой рык.

Чужак удивлённо развернулся, и Пакс ринулся прямо на него. Два лиса покатились по земле, их зубы искали нежное ухо врага, когти задних лап раздирали мягкое брюхо. Бурый лис был опытнее, но Пакса подстёгивал инстинкт, который сейчас приказывал ему защитить Серого. Когда его клыки добрались до горла чужака, тот вывернулся и отскочил, скуля.

Пакс отпрыгнул в сторону, встал перед Серым, заслонил его, как когда-то давно заслонял своего мальчика, выпятил грудь, прорычал грозное предупреждение. Чужак сбежал.

Отряхнувшись от крови, сочившейся из десятка неглубоких царапин, Пакс подошёл к Серому и принялся вылизывать его рану. Прокус был глубок, и он предложил Серому вернуться домой.

Нет. Вперёд.

* * *

Около часа они брели по солнечному лесу. Серый шёл тяжело. Пакс не обгонял его, сдерживался, рад был уже тому, что они хоть как-то движутся. Но когда на голые ветки ореха пекана опустилась стая ворон, Серый вернулся по своим следам назад, сел под деревом и навострил уши, вслушиваясь в перекрикивание наверху.

Пакс ждал, хотя терпения почти не осталось. Старый лис тявкнул — позвал его. Война идёт.

Откуда ты знаешь?

Вороны. Слушай.

Пакс задрал голову. Прилетели ещё несколько ворон, с карканьем спланировали на нижние ветки, но тут же снова замахали крыльями и, кружась, взлетели выше — маленький смерч беды. Они удручены.

Вороны хохлились, топорщили перья, вертели головами и каркали. От их выкриков Паксу стало не по себе. Нарушился порядок.

Он стал слушать, сосредоточился. И то, что он уловил, встревожило его. Он понял это так: воздух задыхается от смерти. Огонь и дым. Кровь течёт по земле. Кровь стекает в реку, река краснеет от крови. Всё гибнет. Древесные волокна внутри стволов, облака, даже воздух, всё.

Да. Война. Где?

Пакс снова сосредоточился, настроился. На западе. Далеко, но уже ближе. Больные войной движутся с юга. Маленькая группка. Они идут ей навстречу.

С юга.

Пока Серый поднимался на ноги, Пакс метался, не мог стоять на месте. Он снова говорил, что пойдёт один, предлагал Серому вернуться домой, старый лис снова отказался. И они пошли дальше вместе, но по-прежнему двигались медленнее, чем хотелось Паксу. Останавливались только затем, чтобы подкрепиться ягодами или личинками, и Пакс всякий раз пытался уловить в воздухе хотя бы след запаха своего мальчика, хотя бы отзвук его голоса. Не было ни того, ни другого.

Пакс поднял морду и залаял. Лаял долго, на одной ноте.

Он так давно не видел своего мальчика. Раньше они расставались лишь на полдня. Часто Питер уходил утром, а Пакс бегал взад-вперёд по своей загородке, тревога его росла, и только когда во второй половине дня Питер возвращался, пахнущий другими человеческими детёнышами и странным дыханием большого жёлтого автобуса, привозившего его домой, и когда Пакс убеждался, что с его мальчиком всё в порядке, нет ни ран, ни ушибов, — только после этого он успокаивался и мог играть.