Но мисс Пакер сказала: «У тебя дома не все в порядке», превратив, таким образом, и школу во врага. Внезапно каникулы в стенах дома показались благом: дом давал Клэр возможность по-прежнему хранить свою тайну. Осталось потерпеть всего три дня.

На третий день перед уходом домой дети сняли со стен и вынули из коробок подарки, которые они приготовили для родителей. Клэр сняла свой рассказ «Анника и медведи» и легонько провела ладонью по обложке. «Рассказ — всего лишь слова, живущие в голове человека, — подумала она, — они невидимы». Но она написала эти слова, сделала книжку, получился предмет, который занял свое место в мире предметов. Она гордилась весом книги. Никогда еще ей не удавалось так точно воплотить в жизнь свой проект. Она накинула лямку от рюкзака на плечо и пошла по коридору, осторожно держа книжечку двумя руками. Дети обгоняли ее, веселые, шумные. Кто-то крикнул: «Счастливого Рождества!» И все сразу закричали — радостно и громко.

Клэр отошла в сторонку, прислонилась к стене, согнула одну ногу в колене, поставила на колено рюкзак и рывком расстегнула молнию. Одним резким движением она сложила рассказ, как будто это был какой-то пустяк, журнал, которым прибили муху, и сунула его в рюкзак, смяв обложку.

«Прекрасно», — сказала она. Когда Клэр подняла голову, она увидела мисс Пакер, которая смотрела на нее. Клэр повернулась и стремглав побежала по коридору.

Выбежав на воздух, Клэр глубоко вздохнула и обернулась, разыскивая Джози. Она крутила головой из стороны в сторону, с отчаянием разглядывая толпу. Клэр забыла, что нужно постоянно думать о том, как она выглядит, ей хотелось только одного — поскорее уехать. Наконец она увидела темно-синюю машину мамы Джози, на которой Клэр должна была ехать домой. Машина трогалась с места. Она побежала к ней, размахивая руками и крича:

— Остановитесь! Вы меня забыли! — Но машина уехала. Клэр опустила руки и замерла. Толпа поредела, большинство детей уже расселись по машинам и отправились по домам.

И вдруг послышался автомобильный гудок. Гудеть, когда разбирали детей, не разрешалось, но звук не прекращался. Он доносился с учительской парковки.

— Мисс Пакер, — прошептала Клэр, и поскольку она была уверена, что бибиканье не прекратится, она повернулась и посмотрела.

Вовсе не мисс Пакер. Ее мать. Она не сидела в их белом «лендровере», а стояла рядом. Высокая, как королева. Одна рука просунута в открытое окно и нажимает на клаксон, другая поднята вверх и машет Клэр.

— Ох, нет, — сказала Клэр. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Когда мать увидела, что Клэр идет к ней, она села в машину и завела мотор.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — продолжала бормотать Клэр, садясь в машину и захлопывая дверцу. Она наклонила голову и прижала обе ладони ко лбу. При этом она слегка раскачивалась.

— Пожалуйста что, Клэр? — спросила мать спокойно, но Клэр сама не знала. Слово не относилось ни к чему конкретному, иначе то, о чем думала Клэр, было бы надеждой. А Клэр ни на что не надеялась. Для Клэр «пожалуйста» было простым выражением желания.

Клэр сидела так несколько минут, держась за лоб, подобрав колени и прижав локти к телу, как будто она в буквальном смысле держала себя в руках. Когда она наконец опустила руки и подняла голову, она не узнала дороги, по которой они ехали, причем ехали очень быстро — узкая дорога с поворотами и ухабами, большие деревья с каждой стороны. Клэр слышала глухие удары: предметы в багажнике бились о стенки машины. Клэр машинально потянулась к ремню безопасности.

— Сбрось скорость, — сказала она тоже машинально, прекрасно зная, что мать не послушает.

Мать сказала что-то, но Клэр не разобрала. Она не сводила глаз с дороги. Мать снова что-то сказала, тоже непонятное, уже громче, и рассмеялась. Краем глаза Клэр увидела что-то синее, движущееся взад-вперед.

— Что ты говоришь? — спросила она. — Ничего не понять. — Клэр глубоко вздохнула и повернулась, чтобы взглянуть на мать. Она была в мягком толстом белом свитере с высоким воротом, темно-синих джинсах, с бриллиантовыми серьгами на винтах. Волосы аккуратно заправлены за уши. Клэр ненавидела ее за то, что она так выглядит — как актриса или модель в отпуске. В руке мать держала два синих конверта.

— Счастливого Рождества в Каталонии, дорогая! — пропела мать. — Ты ведь не забыла?

Билеты на самолет — два билета на самолет в синих конвертах. Предметы в багажнике — багаж. Барселона. Из горла Клэр вырвался стон, и мать повернулась, чтобы взглянуть на нее.

— Нет, нет, нет, мы не можем лететь в Барселону, мама. Ты больна. Мы не можем быть в самолете, или в Испании, или где-то еще, пока ты больна. Разве ты не понимаешь, что с тобой что-то не так? Останови машину, мама. Пожалуйста. — Клэр говорила с матерью как с маленьким ребенком. Она понимала, что не должна паниковать. Если она сдастся, случится беда. Но пока она говорила, Клэр заметила что-то странное в лице матери. Ее правый глаз был большим, с черными ресницами, а левый глаз — меньше, ненакрашенный, почти незаметный. Две стороны лица не совпадали, и это сломило Клэр. Ее опять охватил гнев, и она закричала. В ярости она кричала «Остановись!», лягалась и колотила кулаками по приборной доске.

Мать остановила машину, съехав на обочину и переведя рычаг в режим парковки.

Потребовалось время, чтобы гнев Клэр утих и она пришла в себя. Даже когда ее дыхание выровнялось, она не могла унять рыдания. Сама Клэр наблюдала такое только у грудных младенцев. Ей казалось, что ее вот-вот вырвет. Она обхватила руками живот и взглянула на мать.

Как ни странно, но ее мать плакала. Слезы катились по лицу и падали на свитер. Ее щеки и уголки рта дрожали, и эта дрожь продолжалась очень долго. Потом мать открыла рот, словно задыхаясь.

— Ты права, Клэри, это должно прекратиться. Все. Все. Ты права. — Такого печального голоса Клэр никогда еще не слышала.

Мать Клэр нагнулась и открыла дверцу машины со стороны дочери.

— Мне так жаль. Как так вышло, что все полетело к чертям? Я не знаю. Я не хотела этого. Мне очень жаль, Клэри. — И ей действительно было жаль, Клэр это видела.

Делать было нечего. Клэр отстегнула ремень безопасности, открыла дверцу пошире и вышла на гравий. Мать все еще плакала, закрыв глаза и откинув голову на подголовник.

— Мамочка, — сказала Клэр, наклоняясь ближе, чтобы оставить это слово внутри машины. Затем она отступила и захлопнула дверцу.

Машина тронулась с места. Клэр следила за ней, пока дорога не повернула и машина не исчезла. Небо над ней и дальше, над деревьями, было тусклого блеклого цвета.

— Все кончено, — сказала она деревьям и небу. В ее голосе не было облегчения. Клэр надела рюкзак на оба плеча и зашагала.

— Что разбило тебе сердце? Твое сердце было разбито? Скажи мне. Когда твое сердце было разбито? — спросила я у Мартина. Потому что, если ты собираешься задать глупый и неприличный вопрос, ты вполне можешь повторить его несколько раз подряд без особых вариаций. Бестактный вопрос, я это знала еще до того, как его задала, прежде чем он разнесся в воздухе фальшивой нотой, прежде чем я увидела это выражение — «ну вот, приехали», промелькнувшее у него на лице и тут же исчезнувшее. Вопрос не получился безразличным, тем более что я задала его в трех экземплярах, к тому же лежа в постели — моей, не его, а дома и стены помогают. Но самое ужасное — я задала его сразу же после моего собственного повествования о разбитом сердце.